Война против румян и пудры

Только женщина имеет общественно признанное право носить украшения и корсет, чтобы «выглядеть привлекательнее и скрыть недостатки внешности» [Guyon L. Le Cours de médecine en français contenant miroir de santé et beauté corporelle. Lyon, 1664 (1‐е изд., 1615). P. 238.]. В XVII веке в арсенал ухищрений для совершенствования телесной красоты входят румяна, духи, пудра для посыпки волос и мушки из маленьких кусочков тафты, приклеивающихся на лицо. Достижения цивилизации позволили разнообразить инструменты, с помощью которых создается эстетический облик.

Прежде всего становится больше косметических средств: к мазям, помадам, очищенной воде прибавились различные масла, раствор талька, пудра, специальные ухаживающие за кожей платки [См. в частности: Meurdrac M. La Chymie charitable et facile en faveur des dames. Paris, 1666.]. Затем пополняется палитра цветов: в XVII столетии в Европе понятие белого цвета усложняется и обогащается. На протяжении почти всего XVI века белый цвет господствовал над остальными. Например, лицо «Дамы за туалетным столиком» на портрете работы мастера школы Фонтенбло [«Дама за туалетным столиком», школа Фонтенбло. XVI век. Музей изящных искусств, Дижон.] равномерно белое, как и лицо «Сабины Поппеи» на хранящемся в женевском музее портрете кисти итальянского мастера [«Сабина Поппея», итальянский мастер. XVI век. Музей искусства и истории, Женева.]. В XVII веке к белому прибавляется красный: Луиза Буржуа впервые упоминает его в 1636 году в одном из своих рецептов для изготовления румян [См.: Lanoё C. Op. cit. P. 53.]. Маркиза де Монтеспан оттеняет красными румянами скулы и губы [Пьер Миньяр «Маркиза де Монтеспан». Музей дю-Берри, Бурж.]; молодая страсбуржанка, запечатленная Ларжильером на одноименном портрете, с их помощью придает розоватый оттенок своей коже [Н. де Ларжильер «Молодая страсбуржанка». Музей изящных искусств, Страсбург.]; даже Саския оживляет ими лицо, позируя Рембрандту для «Флоры» [Рембрандт. «Портрет Саскии в образе Флоры» (1634–1636). Лондон, Национальная галерея.], задумывавшейся как апофеоз естественной красоты. Красные пигменты, различающиеся по уровню качества и степени вреда для здоровья, добывают из американской кошенили, бразильской красильной древесины, орканета из Прованса и Лангедока, киновари, получаемой из сплава ртути и серы; при этом последствия применения этого «циннаборита» (киновари) не были изучены до конца.

По мере того как румяна входят в обиход, вырабатываются правила их использования. Несмотря на то что в обществе сохранялось в целом отрицательное отношение к косметике, правила ее использования множились и усложнялись [Duchêne R. Ninon de Lenclos ou la manière jolie de faire l’amour. Paris: Fayard, 2000 (1‐е изд., 1984), «Краска на лице… свидетельство извращенности и лживости ее натуры». P. 122.]. Например, запрещалось прихорашиваться женщине овдовевшей или достигшей определенного возраста, когда необходимо забыть о «прихотях» [Beauvalet-Boutourye S. Être veuve sous l’Ancien Régime. Paris: Belin, 2001. P. 134.]: мадам де Ментенон отказалась «от мази для рук и эссенции для волос», когда умер Людовик XIV, потому что «потеряла человека, для которого она всем этим пользовалась» [Haussonville (J.-O.-B. de Cléron, comte d’), Hanotaux C. Souvenirs de Madame de Maintenon. Paris: Calmann-Lévy, 1904. P. 69.]; Анна Австрийская перестала пользоваться румянами после смерти супруга, короля Людовика XIII [Motteville F. de. Mémoires (XVIIe siècle) // A. Niderst, Les Français… Op. cit. P. 438.]; Мария-Тереза Австрийская избавилась от косметики, потому что в тридцать девять лет считалась слишком старой для прикрас [Saint-Simon (L. de Rouvroy, duc de). Op. cit. T. 12. P. 302.]. Кроме того, отказаться от использования косметики могли потребовать та или иная ситуация, время или собеседник. Так, готовясь к встрече с королевой в начале Фронды и желая добиться открытости в разговоре, мадемуазель де Монпансье решает не использовать пудру: «Поскольку я не хочу обманывать Ваше Величество в чем бы то ни было, сегодня я не стану пудриться, чтобы вы могли увидеть мои настоящие волосы» [Mlle de Montpensier. Mémoires (XVIIe siècle) // A. Niderst, Les Français… Op. cit. P. 446.]. Так в Лондоне 1660‐х годов по возвращении домой Пегги Пенн с сестрой снимают мушки: «наверняка потому, что Вильям, супруг Пегги, не позволяет такие вольности в его присутствии» [Pepys S. Op. cit. T. II. P. 794.]. Мария Манчини признается, что вынуждена «убрать мушки с лица» [Nancini M. Mémoires (XVIIe siècle) // A. Niderst, Les Français… Op. cit. P. 70.], чтобы муж соизволил с ней говорить. В XVII веке к «искусственной» красоте по-прежнему относятся с подозрением, выбор женщины вступает в конфликт с авторитетом мужчины, общественные нормы противопоставляются частным практикам. Применение косметики одновременно принимается и отвергается, поощряется и ограничивается обществом, что продолжает традицию двойственного отношения к «разрисованному лицу», которое в одном из стихотворений той эпохи называется «кумиром и любовником» женщин [Satire anonyme, цит. по: M. Poète. La Promenade à Paris au XVIIe siècle. Paris, 1913. P. 113.].

Во-первых, относительно косметики разошлись мнения мужчин и женщин: например, некоторые отцы и мужья считают, что, используя румяна, женщина хочет их «обмануть». Считалось, что женщина красит лицо, чтобы, соблазняя, избежать зависимости от опекуна, а это, в свою очередь, свидетельствует о ее желании пользоваться успехом у других мужчин и стремлении к свободе. Косметика, согласно убеждениям XVII века, угрожает авторитету мужчины: «и все старанья быть прекрасной направлены, увы, не на мужей» [Molière (J.-B. Poquelin, dit). L’école des femmes (1662). Théâtre complet. Paris: Garnier frères, s. d. P. 437. (Ср.: Мольер Ж.-Б. Школа жен / Пер. с фр. В. Гиппиуса.)]. Почтенного горожанина Горжибюса в «Смешных жеманницах» возмущает пристрастие его племянницы и дочери к ухаживающим средствам: «Негодницы со своей помадой, ей-ей, пустят меня по миру! Только и видишь, что яичные белки, девичье молоко и разные разности, — ума не приложу, на что им вся эта дрянь?» [Idem. Les Précieuses Ridicules (1659). Théâtre. Op. cit. P. 197. (Рус. пер. цит. по: Мольер Ж.-Б. Смешные жеманницы / Пер. с фр. Н. Яковлевой.)] А «господин де Ла Серр» в своем сочинении «Дамский будильник» выступил с обличительной речью против румян, с помощью которых женщины не только всячески «обманывают» [Serre J. Pujet de la. Le Réveille matin des dames. Paris, 1638. P. 8.], но предают своих наставников, мужей и родителей. Согласно сборнику «Модные слова» (Les Mots à la mode) от 1693 года, молодому человеку достаточно было произнести единственную фразу «она накрашена» [Les Mots à la mode. Paris, 1693. P. 52.], чтобы «выказать свою неприязнь» к девушке. Итак, румяна как средство нарушения запрета соотносили с вызывающим поведением женщины.

Во-вторых, и это отчасти противоречит первому пункту, средства для улучшения внешности по-разному воспринимаются в контекстах частной и социальной жизни: если к их использованию для выхода в свет относятся терпимо, то в семейной жизни прихорашивание не поощряется, косметика принимается как средство создания определенной «видимости» на публике и отвергается как помеха «искренности» отношений в узком домашнем кругу. Это объясняет запрет на ношение мушек в доме, в присутствии близких людей и мужа. Четких правил пользования косметикой не существует, поэтому одни и те же предметы, используемые для улучшения красоты, могут оцениваться совершенно по-разному: как свидетельствующие об элегантности или, наоборот, вульгарности и даже склонности к разврату. Например, будучи в один из дней 1660 года в Голландии, Пипс мог сообщить, что обедавшие с ним женщины «с мушками» «выглядели очень милыми и очень модными» [Pepys S. Op. cit. T. I. P. 117.]. А мог и признаться, что, будучи в 1667 году в Лондоне, он шел следом за дамой, показавшейся ему «девицей легкого поведения», поскольку ее «хорошенькое» лицо было «ярко накрашено» [Ibid. T. II. P. 1090.]. Вместе с тем в том же году Пипс сообщает, что внезапно почувствовал «неприязнь» и даже «отвращение» [Ibid. P. 991.] к близкой подруге, как только обнаружил, что та «красит лицо». В самом деле, в XVII веке любое упоминание о проституции сопровождается рассуждением о косметике и прикрасах. Например, Франсион, герой романа Шарля Сореля, без устали ругает «придворных дам, сплошь покрытых румянами и белилами и прибегающих ко всяким уловкам, чтоб приподнять свои дряблые груди» [Sorel C. Histoire comique de Francion (1623) // Romanciers du XVIIe siècle. Paris, Gallimard, coll. «La Pléiade», 1958. P. 269. (Рус. пер. цит. по: Сорель Ш. Правдивое комическое жизнеописание Франсиона / Пер. Г. И. Ярхо.)].

В-третьих, отношение к косметике разделило людей на благочестивых и «сошедших с пути истинного». Разделение произошло в первой половине Великого века и было связано с Контрреформацией, упрочнением католицизма и его активным насаждением [Landry J.-P. Le corps de la femme dans la littérature française du XVIIe siècle // Le Corps de la femme: du blason à la dissection mentale, actes du colloque, 18 novembre 1989, université de Lyon-III, «La littérature religieuse». P. 33.]. Тогда же появились крайне резкие высказывания против «рукотворной красоты», в которых она сравнивалась с «трупом, смазанным мускусом» и «клоакой, благоухающей розовой водой» [Binet E. Essai des merveilles de la nature. Paris, 1621. P. 564.]; развернулась полномасштабная «война за истину» [Цит. по: J.-P. Landry. Op. cit. P. 37.] и против «идолов тщеславия», смешались имена и понятия: Вельзевул становится «Покровителем мушек» [Ibid. P. 34.], символизирующим смерть, а пользование косметикой связывается со служением сатане. В хорошо изученной на сегодняшний день религиозной литературе начиная с 1620‐х годов появляются тексты, посвященные «развязным девицам нашей эпохи» [Juvernay P. Discours particulier contre les femmes débraillées de ce temps. Paris, 1637. См. также: Boileau J. L’ Abus des nudités de gorge. Paris, 1675.], «зеркалам, служащим тщеславию светских дам» [Bouvignes L. de. Le Miroir de la vanité des femmes mondaines. Namur, 1675.], «изобличенной куртизанке» [Anonyme. La Courtisane déchiffrée. Paris, 1642.], «описанию шулерских приемов галантных дам» [Rolet L. S. Le Tableau des piperies des femmes mondaines. Paris, 1635. Pp. 29–30.], в которых последовательно и с некоторым остервенением излагается извращенное представление о румянах как о средстве сокрытия смерти, создающем иллюзорное препятствие на пути к неотвратимому разложению. «Грешницы с набеленными лицами» [Ibid. P. 38.] наверняка забыли, что сами произошли от «отца-навоза и матери-гнили» [Bouvignes L. de. Op. cit. P. 36.] и что самый мерзкий смрад исходит «оттуда, куда без мускуса не приблизишь носа» [Binet E. Op. cit. P. 563.]. Используя подобные отталкивающие сравнения, контрреформаторы призывали к радикальному отказу от косметики и предавали ее анафеме [См. также: Fintoni M. L’ingeno negato, l’immaginario antifemminile tra XVI e XVII secolo // Donne filosofia e cultura nel seicento, dir. P. Totaro. Roma: Consiglio nationale delle ricerche, 1999.]. К традиционной критике искусственного украшения лица и тела в XVII веке присоединяется мрачный пессимизм некоторых католиков.

Более того, во второй половине XVII века отказ от косметики расценивается как первый шаг «на пути к благочестию»: мадам де Тианж «больше не румянится и прячет грудь» с тех пор, как приняла «набожный вид» [Sévignée (M. de Rabutin-Chantal, marquise de). Op. cit. T. I. P. 655.]; в 1673 году принцесса д’Аркур появляется «при дворе ненакрашенной», дабы со всей очевидностью продемонстрировать свое обращение к «вере и безграничную преданность ей» [Ibid. P. 570.]. С отказом от косметики пришлось констатировать безрадостный факт: в естественном состоянии тело несовершенно. Лишенное прикрас лицо демонстрировало публике беспомощность плоти. Вместе с тем сделать вывод о том, что отказ от косметики был масштабным, не представляется возможным. Мадам де Севинье относится к поведению мадам де Тианж с иронией и подозрительностью и признается, что порой с трудом сдерживает смех, наблюдая за «благонамеренной» [Ibid. P. 655.] святошей. Она напоминает, что опасно сводить догму к внешним проявлениям: «Ибо румяна — это закон и пророки: вся христианская вера держится на румянах» [Ibid. P. 656.]. Мольер тоже иронизирует на этот счет в одной из реплик Тартюфа: «Прикройте грудь, чтоб я вас слушать мог» [Molière (J.-B. Poquelin, dit). Le Tartuffe ou l’Imposteur (1669). Théâtre. Op. cit. P. 669. Цит. в пер. М. Лозинского.], — которая по замыслу должна была вызывать улыбку, а вовсе не беспокойство у зрителя XVII столетия.