Манеры, наружность, грациозность

Манеры и жесты женщины наделяются особым смыслом: поведение должно указывать на то, что ее красота — красота женщины подчиненной и несвободной. Так, ценность верха повышается за счет размеренной жестикуляции, наделения «непомерным достоинством каждого жеста» [Agrippa H. C. Op. cit. P. 43.], сдержанного выражения «лица» [Billon F. de. Op. cit. P. 139.]. При этом движения нижней, вспомогательной части тела всячески стремятся ограничить, а верх тела — ненавязчиво «высветить». Доминирующими характеристиками такого облика будут, несомненно, «скромность, уничижение, целомудрие» [Liébault J. Trois Livres… Op. cit. P. IV.] — систематически повторяющаяся в трактате о красоте Жана Лиебо триада; наибольшую аккуратность следует проявить в манере «улыбаться», улыбка должна быть сдержанной, «умеренной» [Billon F. de. Op. cit. P. 138.], свидетельствовать о «душевном богатстве и непорочности» [Firenzuole A. Discours de la beauté des dames. Paris, 1578 (1‐е изд. на ит. яз., 1552). P. 24.] или же о «сдержанности», на которую особое внимание обращал Леонардо да Винчи в посвященной женскому портрету главе «Трактата о живописи» [Léonard de Vinci. Traité de la peinture (XVIe siècle). Paris, 1796. Pp. 45–46.]. Каждый жест женщины должен свидетельствовать о ее целомудрии и слабости. Чтобы всегда выглядеть красивой, женщине следует контролировать и координировать свои движения. В описании Луизы Лотарингской [Луиза Лотарингская-Водемон (Louise de Lorraine-Vaudémont, 1553–1601) — супруга Генриха III, королева Франции с 1575 по 1589 год.], составленном прибывшим на Генеральные штаты 1576 года английским эмиссаром, особо подчеркивается умение королевы владеть собой: «Ее манера держаться истинно женственная и скромная» [Воспоминания некоего свидетеля описываемых событий цит. по: Boucher J. Deux Épouses et reines à la fin du XVIe siècle. Saint-Étienne: PUSE, 1995. P. 88.]. В трактатах появляются новые слова, значение которых постоянно уточняется: наружность (l’air), благородство (la noblesse), манеры (la manière), грациозность (la grâce), — все они в той или иной мере характеризуют архитектурную неподвижность форм, каждое вносит свой вклад в детализацию понятия прекрасного, и в то же время его усложняет: «Красота, лишенная грациозности, не может называться совершенной» [Romei A. Op. cit. P. 13.]. Джорджо Вазари, например, считал грациозность отличительной чертой портретов кисти Рафаэля [См.: Arasse D. L’atelier de la grâce // Raphaёl, grâce et beauté. Paris: Skira, catalogue exposition, dir. P. Nitti, M. Restellini, C. Strinati, 2001. P. 57.]: истинно духовная красота, с точки зрения писателя, заключается в «добродетельной душе», сообщаемой материи, передающей телу «все свои совершенства» [Vasari G. Vies des meilleurs peintres, sculpteurs et architectes italiens (1‐е изд., 1568), цит. по: Arasse D. Op. cit. P. 58.]. Грациозность, продолжает Вазари, придает особый шарм улыбке Джоконды: «этот портрет столь приятен глазу, что, кажется, его писал бог, а не человек» [Vasari G., цит. по: A. Dayot, L’ Image de la femme. Paris, 1899. P. 73.]. В этих новых характеристиках прекрасного впервые намечается категория выразительности, отличающая эстетику Нового времени, ее признаки еще не утвердились окончательно, но понятие красоты уже перестало исчерпываться простым перечислением достойных внимания черт.

То же самое с цветом: тот или иной оттенок кожи может считаться красивым только в том случае, если он наделен особым смыслом. «Когда женщина испытывает смущение» [Agrippa H. C. Op. cit. P. 42.], ее щеки должны розоветь, ибо внезапный румянец — «естественная вуаль девичьей стыдливости» [Billon F. de. Op. cit. P. 139.]. Насыщенный белый цвет, «беззащитная бледность» [Agrippa H. C. Op. cit. P. 42.] кожи, напротив, свидетельствует о чистоте души. Другими словами, как цвета, так и формы тела призваны возвеличивать из женщин ту, чья красота служит властному мужчине [См.: Solé J. Être femme en 1500, la vie quotidienne dans le diocèse de Troyes. Paris: Perrin, 2000. P. 34. «Малолетние, униженные женщины и женщины-жертвы» также могут реагировать и защищаться, что отдаляет их от абстрактных образцов, описанных в трактах». Ср. ниже: С. 61.]. Подтверждение тому находим у Генриха VIII, в письме послам, датируемом началом XVI века, с просьбой описать внешность неаполитанской герцогини, чтобы король мог оценить ее кандидатуру для возможного брака: «Им следует обратить внимание… на выражение ее лица: живое оно и любезное — или же хмурое и меланхоличное; грузна она или легка; дерзка ли в манерах, или же стыдливый румянец оттеняет ее щеки» [Ibid.]. Бесстыдство особенно вредило красоте; развязность проституток, например, систематически обличалась в вышедшей в 1590 году книге венецианского художника Чезаре Вечеллио, посвященной костюму разных стран и народов [Vecellio C. Costumes anciens et modernes. Paris, 1891 (1‐е изд. на ит. яз., 1590). T. I. P. 218.], тогда как к достоинствам жительниц Феррары автор причисляет то, что они непременно «прикроют лицо вуалью, заметив обращенный на них взор» [Ibid. P. 213.], а жительниц Англии, по мнению автора, ничто не красит так, как свойственная им «скромность и грациозность» [Ibid. P. 282.].

Женщина — создание завершенное и целостное, ограниченное в движениях и замкнутое в ограниченном пространстве — представляет собой идеальную декорацию: будучи «самодостаточной» [Simmel G. Philosophie de la modernité. Paris: PUF, 1989 (1‐е изд., 1923). P. 147.], она в то же время «является данностью», не меняется. А «мужчина создает себя сам» [Ibid. См. прежде всего: «Beauté et féminité». P. 146 sq.], он действует, противостоит и преодолевает. В Новое время гендерные различия виделись именно так.

Социальное и тяжеловесное

О разнице в социальном статусе в XVI веке судят, помимо прочего, по такому своеобразному, но важному показателю классовой принадлежности, как хорошие манеры. Так, отсутствие контроля над мимикой и жестами лишает красоту ценности, свидетельствуя о низком, простонародном происхождении ее обладательницы: например, «хорошенькая веронская блудница» из новеллы Маттео Банделло теряет все свое очарование, обнаружив «свойственные ее сословию повадки» [Bandello M. Vision céleste // Nouvelles (1554) // Conteurs italiens de la Renaissance. Paris: Gallimard, coll. «La Pléiade», 1993. P. 592.]. Тогда как в рассказе другого итальянского автора той же эпохи «хорошие манеры» чудесным образом «преображают» героиню Джулию, несмотря на ее «низкое происхождение» [Cinzio G. Oronte et Orbecche // Les Cents Récits (1565) // Conteurs italiens… Op. cit. P. 1012.].

Тщательность маскировки естественных линий тела — с одной стороны, как и полнота и неопрятность — с другой, могли многое сказать о социальном происхождении человека. Этот принцип проиллюстрирован у Дюрера [Dürer A. Les Quatre Livres, de la proportion des parties et pourtraicts du corps humain. Paris, 1613 (1‐е изд., 1523). P. 21, 35. См.: Panofsky E. L’histoire de la théorie des proportions du corps humain envisagée comme un miroir de l’histoire des styles // L’ Œuvre d’art et ses significations. Essai sur les arts visuels. Paris: Gallimard, 1969 (1‐е изд. на англ. яз., 1955), planches.], различавшего два типа женщин: «деревенскую», с ее округлыми формами, в которых узнается народная распущенность, и «утонченную», изящные линии которой сформированы рафинированной аристократической культурой, плоть распущенную — с одной стороны, и плоть контролируемую — с другой. Тот же принцип прослеживается у Брейгеля-старшего: на его полотнах, изображающих деревенские танцы, сенокосы, жатвы, игры [См.: П. Брейгель Старший «Крестьянский танец». 1567. Музей истории искусств, Вена, или «Сенокос». 1565. Лобковицкий дворец, Прага.], краснолицые, округлые в плечах крестьянки выглядят тяжеловесно в мешковатых платьях, тогда как на другой известной картине талия «женщины, уличенной в прелюбодеянии», благородной по происхождению, сильно стянута широкой лентой [См.: П. Брейгель Старший. «Христос и женщина, уличенная в прелюбодеянии». Ок. 1560. Галерея Курто, Лондон.]. Ширина талии — еще одна примета социального статуса. Известный хирург Амбруаз Паре, описывая внешность деревенских женщин, просящих милостыню в Париже во второй половине XVI века, указывает на внешние признаки социального статуса и способствует формированию стереотипа: «эта полная толстозадая оборванка, просящая милостыню у ворот храма» в 1565 году, или другая «грузная, полная девица» или еще одна «толстая, задастая и грудастая дурнушка лет тридцати заявляет, что родом из Нормандии» [Paré A. Op. cit. P. 1001, 1002, 1005. Цит. по: Op. cit. P. 132.]. Эти характеристики, составленные выдающимся врачом XVI века, типичны для своего времени: в них не просто перечисляются, но изобличаются внешние приметы жительницы деревни — тяжеловесность и грубость. Свидетельствующие о социальном статусе черты внешнего облика приобретают все большую важность по мере того, как народная культура отделяется от культуры благородной [См.: Croix A. Op. cit. P. 135.]. Подтверждение тому можно отыскать в старинных пословицах (хотя, основываясь только на них, о вкусе низших слоев общества однозначно судить невозможно): «Бог сотворил меня большой и толстой, а я себя сделаю белой и розовой» [Цит. по: Flandrin J.-L. Op. cit. P. 132.].

Питер Перре. Гравюра по картине Питера Брейгеля Старшего «Христос и женщина, уличенная в прелюбодеянии (Христос и грешница)». 1579. Метрополитен-музей, Нью-Йорк.

Итак, в XVI веке о красоте внешнего облика судили не только по верхней части тела, но и по очертаниям фигуры в целом: легкость признавалась достоинством, тяжеловесность — недостатком.