Несомненно, столь изящная вещь должна была бы навевать мысли о чем-то столь же утонченном, к примеру вызывать в памяти такие строки: «Я тонкую веточку ивы сорву и дарую любимой…» [Строка из стихотворения Чжан Цзюлина (678–740 гг.) «Сломаю ивы ветвь».]

Жаль только, что Чу Ваньнин не был тонким и хрупким, да и возлюбленной у него не было.

Ивовая лоза в его руках на самом деле была божественным оружием Тяньвэнь [Отсылка к стихотворению Цюй Юаня (343–278 гг. до н. э.) «Вопросы к небу». Оно входит в сборник «Чуские строфы». Цюй Юань жил в царстве Чу, и иероглиф «чу» (кит. 楚) — тот же самый, что в фамилии Чу Ваньнина.]. Сейчас лоза ярко сияла золотым светом, разгоняя ночную тьму, и ее сияние отражалось в бездонных глазах Чу Ваньнина, отчего и они мерцали в темноте.

— А ты чересчур осмелел, Мо Вэйюй, — процедил Чу Ваньнин сквозь сжатые губы. — Ты в самом деле думаешь, будто я не найду на тебя управу?

Юный Мо Жань из прошлой жизни, может, и не придал бы его словам никакого значения, решив, что учитель просто его запугивает.

Однако вернувшийся с того света Мо Вэйюй прекрасно помнил, что такое наставническая «управа», уж слишком болезненными были пережитые им многочисленные побои. Он вдруг ощутил, как заныли зубы, и начал лихорадочно придумывать оправдания, чтобы обелить себя в его глазах.

— Учитель… — Не замечая кровоточащий порез на щеке, Мо Жань поднял на Чу Ваньнина влажные глаза. Он прекрасно знал, что его вид сейчас вызывает лишь жалость, и не преминул этим воспользоваться. — Ваш ученик никогда не воровал… никогда не развратничал… Почему учитель, выслушав Сюэ Мэна, сразу ударил ученика, даже не расспросив?

Чу Ваньнин промолчал.

Со своим дядей Мо Жань обычно использовал два приема: старался выглядеть либо как можно более очаровательным, либо жалким. В данной ситуации он решил пустить в ход сразу оба.

— Неужели этот ученик в ваших глазах безнадежно плох? — произнес он таким обиженным тоном, будто сейчас расплачется. — Почему же, учитель, вы не хотите дать мне возможность оправдаться?

Стоявший рядом Сюэ Мэн топнул ногой от злости.

— Мо Жань! Ты, ты паршивый пес! У тебя н-ни стыда ни совести! Не слушайте его, учитель, не позволяйте этому негодяю сбить вас с толку! Он и правда вор! Все краденое — здесь!

Чу Ваньнин бесстрастно опустил ресницы.

— Мо Жань, ты действительно не воровал?

— Не воровал.

— Тебе должно быть известно, что бывает с теми, кто мне лжет.

Мурашки пробежали по спине Мо Жаня. Как ему может быть неизвестно? Тем не менее он продолжал упорно настаивать на своей невиновности:

— Прошу учителя разобраться и рассудить по совести!

Чу Ваньнин поднял руку и вновь взмахнул сияющей золотом лозой, но на этот раз не стал хлестать Мо Жаня по лицу — вместо этого он крепко обвил его ею, надежно связав.

Эти ощущения были слишком хорошо знакомы Мо Жаню. Помимо того, что ивовая лоза регулярно хлестала людей, ей находилось еще одно «полезное» применение…

Глядя на Мо Жаня, прочно опутанного Тяньвэнь, Чу Ваньнин повторил свой вопрос:

— Воровал ли ты?

Мо Жань ощутил, как знакомая резкая боль пронзила его сердце, будто маленькая острозубая змея стремительно ввинтилась ему в грудь и принялась кувыркаться в его потрохах. Вслед за острой болью пришел соблазн сознаться, причем такой сильный, что едва получалось перед ним устоять.

Не в силах молчать, Мо Жань открыл рот и прохрипел:

— Я… не… А-а-а…

Словно чувствуя, что он лжет, Тяньвэнь сияла все ярче, все нестерпимее. Страдавший от боли Мо Жань покрылся холодным потом, но продолжал что было сил сопротивляться этой пытке.

При допросах Тяньвэнь тоже была незаменима.

Будучи опутанным лозой, ни человек, ни демон, ни любое иное существо из мира живых или мертвых не могли лгать. Тяньвэнь могла разговорить кого угодно, заставив дать честный ответ на вопрос, заданный Чу Ваньнином.

В прошлой жизни лишь один человек, положившись на свои силы, смог сохранить правду в тайне и обмануть Тяньвэнь.

Этим человеком был Мо Вэйюй, впоследствии ставший владыкой всего мира людей.

Вернувшийся с того света Мо Жань надеялся на удачу и полагал, что сможет, как когда-то, выстоять под натиском Тяньвэнь. Он долго терпел, закусив губу; тело била дрожь, а капли пота одна за другой срывались с его черных как смоль бровей и падали на землю. В конце концов он не выдержал боли и упал на колени у ног Чу Ваньнина, жадно хватая ртом воздух.

— Я… я… украл…

Боль тут же исчезла, будто ее и не было.

Еще не пришедший в себя Мо Жань услышал, как Чу Ваньнин задал ему еще один вопрос, и его голос звучал еще холоднее прежнего:

— Предавался ли ты разврату?

Умные отличаются тем, что учатся на ошибках. Поскольку Мо Жань не смог выдержать первый допрос, он понимал, что дальше нет смысла храбриться.

Как только вновь нахлынула боль, он завопил, вновь и вновь повторяя:

— Да, да, да, да! Я ходил в публичный дом! Не надо, учитель! Не надо!

Стоявший рядом Сюэ Мэн позеленел лицом от потрясения и гневно пролепетал:

— Да как ты… как ты мог… Эта Жун Цзю, она же грязная проститутка… А ты…

На его слова никто не обратил внимания. Исходящий от Тяньвэнь золотистый свет медленно угас. Весь в испарине, с лицом белее бумаги, с дрожащими губами, Мо Жань лежал на земле, тяжело дыша и не в силах пошевелиться. Сквозь мокрые от пота ресницы он смутно видел изящный силуэт Чу Ваньнина в одеждах с широкими рукавами и с нефритовым венцом на голове. Волна ненависти захлестнула душу Мо Жаня.

«Чу Ваньнин! В прошлой жизни этот достопочтенный правильно сделал, что так обошелся с тобой! Даже вернувшись с того света, я все равно не могу смотреть на тебя без ненависти!»

Чу Ваньнин, разумеется, понятия не имел, о чем думал его дурной ученик. Он еще немного постоял, размышляя о чем-то с мрачным выражением лица, а потом позвал:

— Сюэ Мэн!

Сюэ Мэн же, хотя и прекрасно знал, что в нынешнее время многие молодые люди из дворянских и богатых купеческих семей ходят к певичкам, для себя полностью исключал возможность даже просто выпить в обществе проститутки, а о прочих способах времяпрепровождения даже мысли не допускал.

Он какое-то время молчал, тщетно пытаясь переварить услышанное, и лишь потом наконец отозвался:

— Учитель, ваш ученик слушает.

— Мо Жань нарушил три запрета: он совершил воровство, предавался разврату и солгал. Отведи его в зал Яньло, дабы он мог подумать над своим поведением и раскаяться. Завтра в час Дракона [7-я стража: час Дракона — время с 7:00 до 9:00.] он будет сопровожден к террасе Шаньэ [Шаньэ (кит. 善恶) — в переводе с китайского «Добро и зло».] и примет публичное наказание.

— Ч-что? Публичное наказание? — изумился Сюэ Мэн.

Суть публичного наказания заключалась в том, что нарушившего серьезный запрет ученика выставляли на обозрение не только другим ученикам духовной школы, но и всем остальным ее обитателям — приводили даже кухарок; после этого громко перечисляли все совершенные проступки и объявляли наказание.

Таким образом, провинившегося ждал публичный позор.

Нельзя, однако, забывать о том, что Мо Жань был молодым господином пика Сышэн и находился на особом положении. Глава жалел его, с пеленок лишившегося родителей и вынужденного мыкаться по белу свету целых четырнадцать лет, поэтому, несмотря на строгость правил, действующих внутри духовной школы, всегда покровительствовал ему. Даже если Мо Жань совершал какой-нибудь проступок, глава мог просто пожурить его с глазу на глаз, но никогда не поднимал на него руку.

Наставник же, не думая о репутации главы, хочет вытащить его драгоценного племянника на террасу Шаньэ и в присутствии всех обитателей пика Сышэн огласить список его преступлений, поставив таким образом молодого господина Мо в весьма затруднительное положение. Подобного поворота событий Сюэ Мэн никак не ожидал.

Однако Мо Жаня решение наставника совершенно не удивило. Он по-прежнему лежал на земле, приподняв уголки губ в холодной усмешке.

О, до чего же велик его учитель, до чего же беспристрастен!

В жилах Чу Ваньнина вместо крови тек жидкий лед. В прошлой жизни Ши Мэй умирал у него на глазах, пока Мо Жань, плача, умолял спасти друга. Он стоял на коленях, вцепившись в полы одежды Чу Ваньнина, и молил его помочь Ши Мэю.

Но Чу Ваньнин был глух к его мольбам.

Так его собственный ученик и испустил последний вздох у него на глазах. Мо Жань, чье сердце разрывалось от горя, продолжал рыдать рядом. Сам же Чу Ваньнин, безразличный ко всему, просто стоял и смотрел на бездыханное тело юноши.

Чего же удивительного в том, что сейчас он собирается отправить Мо Жаня на террасу Шаньэ и прилюдно наказать, покрыв юношу позором?

Мо Жань жалел лишь об одном: он пока не обладал духовной силой, достаточной для того, чтобы содрать с Чу Ваньнина кожу, вытянуть из него все жилы и отравить кровь; чтобы вволю оттаскать его за волосы; чтобы унизить его, измучить, растоптать его чувство собственного достоинства, — в общем, сделать так, чтобы жизнь казалась ему хуже смерти…

Мо Жань не успел скрыть от Чу Ваньнина свирепый взгляд, полный почти животной ненависти. Наставник тем не менее скользнул по лицу Мо Жаня совершенно безучастным взором и, сохраняя равнодушное выражение на своем утонченном лице, поинтересовался:

— О чем ты думаешь?

«Чтоб ты сдох!»

Но он до сих пор не убрал Тяньвэнь!

Мо Жань вновь ощутил, как обвивающая тело ивовая лоза сжимается, словно желая выдавить наружу его потроха. Он вскрикнул от боли и, задыхаясь, проревел вслух то, о чем думал: