Частная клиника доктора Бенгарца, кантон Цуг. Март 1980 года
Разумеется, она сразу же согласилась, когда доктор Бартоломей и его коллега-психиатр предложили ей лечь в клинику. На работе ее заменит Джереми. Клиенты сейчас не слишком стремятся иметь с нею дело. В клинике же у нее будет время, чтобы продумать план, как ей найти свою дочку. Не могла же Фелисита исчезнуть с лица земли!
Первым делом она тогда написала Элле, чтобы рассказать, как ей сейчас не хватает подруги, и очень скоро получила ответ:
...После того как состоялось наше знакомство в больнице, я ожидала, что мы встретимся гораздо раньше. Когда раздался твой звонок, я сразу поняла, что ты звонишь мне только потому, что я зачем-то тебе понадобилась. А ты еще и деньги предложила. Я почувствовала себя чем-то вроде прислуги. Но я испытывала к тебе симпатию и надеялась, что со временем между нами установится дружба. Если бы только ты то и дело не заговаривала о деньгах… Я была рада тебя услышать. Как было бы хорошо, если бы ты могла относиться ко мне как к подруге.
Вскоре Элла пришла навестить ее в клинике. И Карла впервые попробовала быть по-настоящему откровенной с другим человеком. Пациенты в клинике занимали помещения, напоминающие небольшие квартирки, в каждой из которых сообща жило несколько женщин. У каждой была отдельная комната со своей ванной. В каждой жилой секции имелась уютная гостиная и рядом кухонька для общего пользования. Там были книги, был телевизор с видеопроигрывателем и коллекцией кинофильмов. Телевизоры не были подключены к антенне и не принимали передач на актуальные темы. Не было также ни радио, ни иллюстрированных журналов и ежедневных газет. Женщины — а жили здесь только женщины, которые, как выражались врачи, нашли прибежище в клинике, — были отрезаны от всего происходящего в мире. Вскоре Карла узнала, что она здесь не единственная пациентка, успевшая громко прославиться в СМИ. Слева за стенкой жила известная немецкая телевизионная актриса, секрет ее прошлого — в молодости она снималась в порнофильмах — был разглашен средствами массовой информации, причем произошло это накануне того дня, на который была назначена свадьба этой без малого сорокалетней женщины. Каждый день она, как по часам, ровно в три, нарядно одетая и при полном макияже, со светской улыбкой торжественно выходила из дверей своей комнаты, словно готовая к тому, что ее в любой момент могут сфотографировать. Затем она на два-три часа устраивалась в кресле и читала Томаса Манна. Карла не раз видела ее там и заметила, что она раскрывала роман на случайной странице и перелистывала книгу, не читая.
Справа от Карлы уже больше года «проживала» супруга одного мюнхенского издателя. Ее муж появлялся у нее раз в месяц в какой-нибудь выходной, притаскивая с собой на свидание трех недовольных детей подросткового возраста. Только ради этих случаев жена сменяла ночную рубашку на дорогой костюм и удосуживалась помыть голову. В другое время ее никто никогда не видел, кроме разве что редких полуночников. Ночами она крадучись выбиралась из комнаты, чтобы заварить себе чаю, иногда — чтобы посмотреть видеофильм. Она сидела в кресле с сальными волосами в заношенном, застиранном махровом халате и смотрела, как правило, романтическую пошлятину, снятую на черно-белой пленке. Обыкновенно Карла при ее появлении уходила к себе, чтобы не смущать женщину, но однажды осталась, и они вместе смотрели, как Джеймс Стюарт старается завоевать сердце Кэтрин Хэпберн. Соседка Карлы безмолвно проплакала весь фильм напролет. Когда фильм кончился, она вложила видеокассету в коробку и, даже не кивнув на прощание, скрылась в своей комнате.
Карла догадывалась, что все женщины находятся под действием медикаментов, как и она сама. Вечером ей давали таблетку, после которой она долго и крепко спала. Она гораздо чаще стала видеть сны, порой даже кошмары, и вставала с непривычным ощущением, что очень хорошо выспалась. Утром ей опять выдавали таблетку, половинную дозу, чтобы за день она не слишком устала. Дни тихо и бестревожно утекали один за другим. Из ее окна открывался прекрасный вид на Цугское озеро, и каждый день ей разрешалось в сопровождении медицинской сестры выходить на продолжительные прогулки подышать чистым, прозрачным воздухом. Прогулки были самым большим удовольствием, она полюбила эту сельскую тишину, горную панораму, и уже сама не понимала, почему с такой неохотой согласилась уехать из Берлина.
Каждый день она ходила на сеанс к психотерапевту. Они разговаривали о ее детстве, о родителях, иногда о браке с Фредериком. О Фелисите они не заговаривали. Карла избегала этой темы. Она боялась, что ей внушат что-нибудь такое, с чем она не может внутренне согласиться. Высказывать эти опасения вслух она опасалась, чтобы ей не приписали манию преследования. По пятницам устраивалось что-то вроде групповой терапии, участвовать в ней можно было по желанию. Карла ходила туда каждую пятницу не столько из любопытства, сколько от скуки. В общей беседе она редко принимала участие, поскольку не видела, как это поможет ей в решении собственных проблем. В конце концов, у нее и не было никакой психической проблемы, просто покой и возможность некоторое время отдохнуть от семьи оказывали на нее благотворное действие. Проблема же у нее была чисто практического свойства, а тут никто не мог ей помочь.
Даже когда накатывали мрачные мысли, это ее не нервировало. Приступов паники больше не возникало. Карла объясняла это действием таблеток, которых она поначалу совсем не хотела принимать, а теперь уже не могла без них обходиться. «Наконец-то, — думала она, — наконец-то я могу целиком и полностью посвятить себя мыслям о Фелисите. Наконец могу думать только о своих делах».
И вот сегодня приехала Элла. Карла разволновалась так, как волновалась десять лет тому назад перед первым свиданием с Фредериком. Дружеские отношения давались ей трудно, у нее не было такого опыта, а потому она чувствовала себя неуверенно, не понимая, как вести себя с людьми, отношения с которыми не встраивались в четко обозначенные функциональные рамки. Карла не знала, чего ей ждать от Эллы, и, так как теперь не оплачивала ее услуги, терялась и, несмотря на таблетки, волновалась и нервничала при мысли о том, как пройдет предстоящая встреча. Как ведут себя подруги? О чем они разговаривают? Нужно ли начинать разговор с обычных вежливых фраз?
Она беспокоилась понапрасну. Элла взяла на себя ведущую роль. Она обняла Карлу, чего никогда прежде не делала, спросила, как она себя чувствует, поинтересовалась распорядком дня, расспросила про ее сны, про то, какие она видела фильмы, что прочитала. Рассказала о себе, о своих новых фотографиях. Отобрав самые лучшие, она привезла Карле целый альбом. Они вместе посмотрели фотографии. Элла рассказала о том, как сделала эти снимки, о том, что повидала в своих поездках, о людях, с которыми познакомилась. И хотя они не говорили о Фелисите, а просто вели приятную беседу, Карла вдруг расплакалась. Она так давно уже не плакала, ей самой это было странно, но в то же время на душе потеплело. Элла обняла Карлу за плечи и проводила в ее палату. Там они сели на кровать, и Карла перестала плакать.
Прошло уже много времени, и Элле пора было ехать.
— Я в Цюрихе на две недели, — сказала она перед тем, как попрощаться. — Если захочешь, я смогу тебя навещать почаще.
Карла благодарно кивнула, сама первая обняла подругу, а оставшись одна, почувствовала себя еще более опустошенной, чем прежде; но в душе затеплилось чувство, какого она давно не испытывала.
Берлин. Апрель 1980 года
Джереми действовал Фредерику на нервы. Он так и сновал по дому. Джереми переехал к Арнимам и поселился у них в апартаментах для гостей. То он искал у Карлы в библиотеке какие-то документы, то искал у Карлы в библиотеке книги. Встречаясь с Фредериком, он морщил нос, приставал с вопросами, а если вопросов, на которые Фредерик все равно не мог знать ответа, не находилось, Фредерику приходилось выслушивать бесконечные сетования Джереми на ужасных покупателей, ужасных коллекционеров, ужасных владельцев картин и ужасных художников.
И зачем только он приехал в Берлин на день рождения Флисс? Надо было держаться от дома подальше. Следующие концерты начнутся еще не скоро, до мая в расписании Фредерика ничего не значилось, так что волей-неволей приходилось сидеть дома. Тем более что в прессе недавно самым положительным образом отзывались о том, как трогательно он заботится о Флисс.
...ВОТ ТАК СЛАВНО
ОДИН ИЗ САМЫХ ВЫДАЮЩИХСЯ ПИАНИСТОВ
ОТМЕЧАЕТ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ СВОЕЙ ДОЧУРКИ
Такие заголовки ему нужны. Один иллюстрированный журнал посвятил этой теме целых два разворота. Навещать Карлу Фредерику не хотелось, но почти каждую неделю он в выходные дни отправлял к ней Фредерика-младшего в сопровождении Салли, чтобы мальчик повидался с матерью. На это время он оставался с Флисс один, если не считать Джереми, но тот совершенно не интересовался ни им, ни Флисс. Сейчас они с Флисс снова остались одни, и все складывалось на удивление хорошо. Девочка была жизнерадостной, но вела себя спокойно и ровно, к тому же она была очень нетребовательной. Когда он хотел побыть один, почитать газету или посмотреть что-то по телевизору, она тихонько и ненавязчиво занималась своими делами. Когда он играл на рояле, она внимательно слушала и не прерывала его. Флисс была сказочным ребенком. Если бы только не эта болезнь, которая с каждым прожитым месяцем проявлялась все заметней.
И несмотря на это или же именно благодаря этому Фредерика очень трогало, что его маленькая дочурка так самозабвенно погружается в музыку. Ибо взрослые в большинстве случаев утрачивают эту способность, им либо некогда, либо просто не до того, потому что их мысли заняты сразу тысячью различных вещей. Флисс же вся растворялась в музыке, и чем чаще он играл для нее, тем больше, казалось, ей это нравилось. Иногда она тихонько напевала какую-нибудь мелодию и особенно благодарно отзывалась на Моцарта, которого он теперь играл все охотнее. Он развивал музыкальность дочери.
Дети, больные прогерией, часто бывают умнее своих сверстников, сказала ему Карла. Она узнала это от доктора Ингрема. Может быть, из его дочки Флисс получится музыкальный вундеркинд? Фредерик-младший по-прежнему больше интересовался техникой. И уже сейчас проявлял хорошие способности к математике. По всей видимости, ему легко давались и языки, что, вероятно, было следствием двуязычного воспитания. Надо бы отправить парня учиться за границу. Это откроет перед ним гораздо больше возможностей. Немецкие школы не так хороши. «Аппингем», — подумал Фредерик. Это хорошая школа. У него был знакомый виолончелист, который там учился, швейцарец. Тот до сих пор с восторгом вспоминает свои школьные годы в Аппингеме, — по его словам, это было самое лучшее время в его жизни.
Вечером, когда Флисс уже спала, а Джереми наконец-то убрался из библиотеки в свои комнаты, Фредерик позвонил виолончелисту и через час принял окончательное решение. Поскучав немного за телевизором, он решил сходить в библиотеку и взять там у Карлы что-нибудь почитать. Когда он открыл дверь, его сразу же поразил изменившийся запах. Понятно, что от Джереми пахнет иначе, чем от Карлы, но его все-таки удивило, как быстро библиотека пропиталась чужим запахом. Своим лосьоном для бритья куратор словно пометил тут территорию. Фредерик отворил окна, чтобы проветрить комнату. Он постоял перед раскрытым окном, глубоко вдыхая воздух и прислушиваясь к ночным звукам.
По Карле он не соскучился. Напротив, во время его отсутствия на него снизошло глубокое умиротворение. Вилла никогда не давала ему ощущения родного дома, он жил здесь, как в гостиничном номере. Комфортабельные условия его устраивали, но сердцем он к этому месту не привязался. А если честно признаться, то и к Карле он больше не чувствовал сердечной привязанности. Он поискал в памяти образ прежней Карлы, всплыли обрывки воспоминаний, но в душе не шевельнулось даже сожаления о тех чувствах, которые прежде у него вызывали эти картины.
«Ее нет. Она ушла из моего сердца. Она больше не существует».
Вместо печали он испытал облегчение. И в душе у него не было никакого чувства вины.
Едва он затворил окна, как кто-то открыл дверь: Джереми!
Он якобы забыл тут записную книжку.
— Маленький черненький блокнотик, — пояснил Джереми и уже направился было за ним к столу, но Фредерик его опередил, он так и кинулся к тому месту, за которым обычно сидела Карла, и схватил книжечку со столешницы, на которой обычно громоздилась ее почта.
«Как-никак я еще тут хозяин, — подумал он. — Мое слово здесь решающее».
Он молча протянул Джереми его записную книжку.
Только тут Фредерик обратил внимание, как аккуратно все прибрано на столе. Джереми составил лоточки для почты пирамидкой и снабдил их аккуратными надписями. На стеллаже у стены Фредерик обнаружил скоросшиватели, надписанные характерным почерком Джереми. Нельзя сказать, чтобы Карла была неряхой, но ее порядок отличался от педантичной аккуратности Джереми, как небо и земля. На папках значилось что-то вроде доходов и расходов, налогов и кварталов. Фредерик в этом совершенно не разбирался.
— Как хорошо, что она нашлась, — вздохнул Джереми. — Я уж думал, что потерял ее где-то, но потом вспомнил, что в последний раз видел ее у себя на письменном столе.
Кивнув на прощание, Джереми удалился восвояси.
«Ишь ты — у себя на столе! — подумал Фредерик и пошел затворять окна. — Как быстро люди утрачивают то место, которое занимали в жизни окружающих!»
Даже самая большая любовь когда-то проходит, а ты замечаешь это, только когда все уже позади.
Конец ознакомительного фрагмента
