— Мне надо поработать, — ответила она, и это было правдой.

У нее появились кое-какие новые идеи, планы. Надо было сделать несколько телефонных звонков. Писать письма. Вести подготовку к аукционам. И еще больше, чем работа, ее время занимали поиски дочери.

— Никто не ждет от тебя, чтобы ты уже снова впрягалась в работу, — беспомощно произнес Фредерик. — Джереми вполне справится со всеми делами. Никто не ждет, что ты будешь ими заниматься.

— Я жду, — сказала она и скрылась за дверью.

Родители Карлы, Даниэль и Рина Маннгеймер, приобрели эту виллу на Им-Доле двадцать лет назад и все капитально отремонтировали. В превосходном здании конца девятнадцатого века было почти шестьсот квадратных метров полезной площади, и Маннгеймеры сумели найти им применение. Здесь имелись жилье для прислуги, вместительные, отдельно расположенные гостевые апартаменты, огромная библиотека, зимний сад, салон для больших приемов и празднеств, просторная кухня, два винных погреба — отдельно для белых вин и для красных. При каждой спальне была гардеробная и, конечно же, ванная комната.

Еще во время пребывания в США они скупили несколько художественных коллекций, затем выгодно продали их и после возвращения в Германию открыли сперва художественную галерею, а вскоре и аукционный дом. «Спекулянты, нажившиеся на войне, — осуждали их люди. — Типично по-еврейски». «Уж они-то всегда сумеют соблюсти свою выгоду», — шептались у них за спиной. Но Маннгеймеры очень многим оказали поддержку и помогли добиться успеха. Европейские и американские художники по их приглашению стали приезжать в Берлин, в прессе появлялись похвальные отзывы, а их аукционы получили международный отклик.

Карла, как единственный ребенок, унаследовала все имущество. Унаследовала она от отца и художественное чутье. А от матери — деловую хватку. Отец и мать умерли шесть лет назад. Сначала мать. Катаясь на коньках, она провалилась под лед озера Ванзее, и от холода у нее остановилось сердце. Муж не прожил после нее и полугода. Чувство вины и одиночество превратили его в алкоголика. Его останки собирали по кусочкам на перегоне между станциями метро «Оскар-Хелене-Хайм» и «Онкель-Томс-Хютте».

Карла не ожидала, что родители уйдут так рано, не дожив и до шестидесяти лет, однако возглавила предприятие, будучи уже подготовленной к новым обязанностям, так как с самого начала принимала участие в работе родителей и любила ее, ни о чем другом не помышляя. У нее был помощник Джереми Бартрем, молодой англичанин, специалист по истории искусства, получивший образование в Лондоне, где он после защиты диссертации работал у довольно известного художника, с которым и приехал однажды в Берлин. Вскоре Даниэль Маннгеймер поручил ему руководство галереей. Отец Карлы доверял своему помощнику. Он сразу отметил безошибочный художественный вкус молодого человека и чуткость, которую тот проявлял в общении с клиентами. Джереми был уже знаком с особенностями аукционного дела и стал для Карлы незаменимым.

Карла была полностью сосредоточена на искусстве. Ей казалось, что художники, чужие люди, лучше выражают ее эмоциональный мир, чем это могла бы сделать она сама. Словами это невозможно было высказать. Вот и сейчас, под впечатлением того ежедневного кошмара, в котором она жила и которого еще не успела до конца осознать, она позволила себе отвлечься на картины. Она долго рылась в памяти в поисках того, что отражало бы ее нынешние чувства. Взгляд упал на каталог, который брал почитать Джереми, а сейчас вернул, оставив у нее на столе. Это был каталог билефельдской выставки Макса Клингера [Клингер Макс (1857–1920) — немецкий художник, график и скульптор, представитель символизма. Особое значение придавал графике, которая, по его мнению, наиболее ярко отражает демонически-темные аспекты жизни. Макса Клингера считают предтечей сюрреализма.] 1976 года. Она ее сама не видела, так как не любила летать в Западную Германию и выезжать из Берлина. Тогда она бегло пролистала этот каталог, решив, что внимательно просмотрит его, когда будет время. До сих пор свободной минуты все не выдавалось. Беременность, рождение второго ребенка… Сейчас, перелистывая страницы, она чувствовала, что в нем что-то найдется, и задержалась на «Гибели» из серии графических работ «Одна жизнь».

Последний глоток воздуха, в последний раз вынырнув на поверхность! Только вода, и небо, и отчаяние. Да, вот так, а не иначе. Это то, что она чувствует.

Каталог она оставила раскрытым на этой странице, схватила телефонную трубку и набрала номер, найденный по справочнику. Когда на том конце провода взяли трубку, она назвала свое имя. Последовала короткая пауза. По-видимому, от растерянности. Карла и не ожидала чего-то особенного, но все-таки была немного разочарована. Она продолжила разговор:

— Мне нужна ваша помощь.

Так и не дождавшись ответа, добавила:

— Я вам заплачу.

Это помогло завязать разговор на тему денег. Но после первых же минут его пришлось прервать из-за того, что в дверь настойчиво постучала Салли, хотя ей и было сказано не беспокоить Карлу.

— Я по поводу Фелиситы, — сказала Салли.

Карла вздрогнула от пронзительного высокого голоса.

— Не называйте ее Фелиситой. Она не Фелисита.

Салли отвела глаза в сторону, затем снова взглянула Карле в лицо:

— По поводу вашего ребенка. С девочкой что-то не так.

— Я это знаю. Я твержу об этом вот уже два месяца.

Маленькая шотландочка почесала в затылке:

— Это не моего ума дело. Но мне сдается, ребенок болен.

Карла пожала плечами:

— Вызовите доктора. — С этими словами она отвернулась от няньки и продолжила рассматривать каталог.

Но Салли не уходила и упрямо стояла в дверях:

— Нет, миссис Арним. Вы должны посмотреть сами. Я такого еще никогда не видела.

«Ты и вообще мало чего повидала в жизни, кроме своей деревеньки в шотландских горах да овечьих стад», — подумала Карла и тотчас же упрекнула себя за такую мысль. В конце концов, Салли получила хорошее образование в Южной Англии и потом поработала в Лондоне. Но Карла сердилась на Салли, так как сразу разгадала шитую белыми нитками хитрость девушки, добивавшейся, чтобы у Карлы установилась эмоциональная связь с чужим ребенком. Она ответила:

— Вызовите врача, тот скажет, что надо делать. Я работаю, и мне некогда.

Салли все не уходила:

— Я наблюдаю за девочкой уже два месяца. Она изменилась.

— Дети вообще растут. Разумеется, они меняются.

Карла положила руки ладонями на колени, сосредоточилась на контакте ступней с полом, прислушалась к своему дыханию, как ее учили на сеансах психотерапии.

— Но она меняется в другом смысле. Она не растет, и вид у нее какой-то чудной. И волосы выпадают, и с кожей что-то не так.

Карла строго посмотрела на девушку:

— Уже два месяца? И вы только сейчас вдруг заметили?

— Это происходило медленно. Меня это встревожило.

— Странный момент вы выбрали, чтобы встревожиться. Я же с самого начала сказала — эта девочка не моя дочь, она совсем иначе выглядит, может быть, и чудно. Скажите, пожалуйста, чего вы от меня хотите?

Салли скрестила руки на груди:

— Чтобы вы на нее посмотрели.

— Нет.

— Тогда я сама ее вам принесу.

— Ну уж нет! Даже не думайте! Вызывайте врача, и точка.

— Вы не понимаете, о чем я вам говорю.

— Врача! — прошипела Карла.

Салли что-то сказала, Карла не расслышала что. Девушка резко повернулась и ушла, не закрыв за собой дверь, так что Карле пришлось встать и самой ее закрыть. Когда она вновь села за стол, то увидела, что страница перевернулась от сквозняка. Перед ней был графический лист с изображением женщины в белом балахоне, отбивающейся от обступивших ее безобразных существ, которые старались сбросить ее в сточный канал. Они пихали ее руками, прогоняли метлами. Чем эта женщина заслужила кончину в вонючих помоях? Должно быть, она была проституткой… Или станет ею. Карла стала вглядываться в страшные рожи. Бесы, призраки, старухи? Чем дольше она глядела, тем больше фигур, желающих скинуть женщину, проступало из тьмы. Они склабились, хохотали. Женщина же в полуобморочном состоянии заслонялась локтем, приложив одну руку ко лбу. Другая рука скрывалась у нее за спиной, в темноте. Она еще пыталась защищаться, а может быть, уже отказалась от сопротивления. Может быть, сзади ее держал кто-то из ухмыляющихся недругов. Посмотрев на рисунок еще некоторое время, Карла заметила, что рожи существ постепенно очеловечиваются, а лицо женщины превращается в маску.

Неужели она увидела в этой женщине себя? Что у них общего? О, очень просто: их обеих не должно быть. Не хромает ли сравнение? Несомненно, хромает. И все же эту картину Карла прочувствовала гораздо сильнее, чем «Гибель». Она оторвала взгляд от рисунка и прочитала название: «На помойку!»

Искусство в жизни Карлы всегда имело программное значение.

Берлин, Вена. Март 1979 года

Салли накрыла на стол в салоне. Умница Салли. На десять персон. Фредерик пересчитал: он с Карлой. Фредерик-младший и малышка Фелисита. Его родители, Салли, Петер и Мириам, бывшие свидетелями на его свадьбе. С Петером они вместе учились на одном курсе. Теперь Петер — главный дирижер в Граце, его жена-певица — сопрано того же оперного театра. Получается, один прибор лишний.

Салли объяснила, что его жена пригласила подругу. Но этого не может быть. Ему же об этом ничего не известно. И вообще, какая такая подруга? Вся жизнь Карлы — это ее работа, у нее множество деловых связей, постоянно появляются новые знакомые, и она коллекционирует новые адреса, как другие коллекционируют почтовые марки, ссылаясь при этом на то, что никогда нельзя заранее знать, зачем они могут пригодиться. В этом не было ничего пренебрежительного или высокомерного, она действительно хорошо относилась к тем, с кем ей приходилось иметь дело. Она не легко сближалась с людьми, зато великолепно умела поддерживать светские и деловые отношения. Нет такой темы, по которой среди ее знакомых не нашлось бы по крайней мере одного консультанта. Но чтобы подруга?!

Наверное, Салли просто ошиблась. Кого бы там ни пригласила Карла, вряд ли эту гостью можно назвать подругой. Он попытался представить себе щебечущую и хихикающую Карлу, прогуливающуюся по Курфюрстендамм в обществе другой женщины, разглядывающую витрины, заходящую с подругой в кафе «Меринг». Представить ее часами висящей на телефоне за обсуждением каких-то пустяков. Ну и прочее в этом роде, чем обыкновенно занимаются подружки. Когда появился Фредерик-младший, Карла не стала заводить дружбу с другими женщинами. Хотя это была ее первая беременность, первый младенец, она не стремилась знакомиться с другими мамашами, у которых были дети его возраста, чтобы обмениваться с ними опытом. Так что же это за подруга?

— Элла, — лаконично сообщила ему жена.

Никакой Эллы он не знал. Как и многих из тех, с кем имела дело его жена. Хотя, может быть, и знал, да запамятовал. С ним это часто бывало. Карла в таких случаях улыбалась, шепотом называла на ухо имя и пожимала руку со словами: «В следующий раз мы всех запишем нотными знаками и возле каждого обозначим соответствующий инструмент». Она думала, что это шутка, но он знал, что так он бы запомнил людей. Ему достаточно было одной репетиции, чтобы запомнить все лица в оркестре в сочетании с инструментами, на которых играл тот или иной музыкант.

На этот раз Карла не улыбнулась и не напомнила ему, откуда он должен знать эту Эллу. Она давно не улыбалась, уже полгода, но это понемногу пройдет, сказал психиатр: тут все решает время.

Фредерик был рад, что постоянно бывает в разъездах. Благодаря этому ему иногда на несколько дней удавалось забыть, как изменилась Карла. О дочке он вспоминал редко. Поэтому он не испытывал чувства вины; то же было, когда появился Фредерик-младший. К младенцам он не знал, как подойти. Он с нетерпением ждал того времени, когда Фелисита научится говорить. Мечтал, как начнет учить ее игре на каком-нибудь инструменте. У Фредерика-младшего, к сожалению, не было интереса к музыке, он до самозабвения увлекался возней со всякой техникой, все время что-то мастерил и экспериментировал; может быть, музыкальность проявится у него позже, может, у мальчиков вообще так и должно быть. О себе Фредерик уже и не помнил, чем он занимался в этом возрасте. Само собой, играл на рояле. А еще чем? Наверняка он тоже время от времени что-нибудь там мастерил, только это забылось. Да и Фредерику-младшему не обязательно становиться музыкантом. Вообще, даже лучше, если он займется чем-то другим, решил Фредерик. Впервые с тех пор, как сын появился на свет, Фредерик посмотрел на его будущее с такой позиции. Действительно, так даже лучше, а то его постоянно будут сравнивать с отцом. Сам удивляясь, как легко ему вдруг стало на душе, Фредерик отправился посмотреть, что делает сын. Он нашел мальчика в его комнате, где тот деловито возился с моделью железной дороги. Фредерик улыбнулся, глядя на сына, подсел к нему на пару минут и послушал, как увлеченно ребенок болтал про игрушечный ландшафт с миниатюрными горками, озерами, крестьянскими усадьбами, коровками и овечками. Затем он пошел в свою комнату, сел за рояль, но играть не стал — вот-вот должны были прийти гости.

Фредерик-младший. Славный мальчонка. В разъездах Фредерик порой скучал по сыну, по Фелисите пока нет. Скоро, наверное, начнет скучать и по ней. А там, долго ли, коротко ли, Карла тоже начнет улыбаться, как прежде, и нынешнему наваждению придет конец. Главное — время, сказал психиатр. Время поможет.

Спустя несколько минут он уже встречал Петера и Мириам. Они пришли первыми. Его родители позвонили из гостиницы. Они всегда останавливались в гостинице, говорили, что на вилле родителей Карлы им как-то не по себе в обширных покоях гостевых комнат, где места больше, чем во всем их франкфуртском жилище. Они по-прежнему говорили «вилла родителей Карлы» и никогда — «вилла Карлы» или «ваш дом». Ему снова вспомнилась эта Элла, но лишь мельком. Петер как раз рассказывал о своем новогоднем концерте, запланированном на начало следующей декады: конечно же, он хотел, чтобы у него выступил Фредерик, и Фредерик сходил за своим деловым календарем, чтобы вписать в него это предложение — карандашиком и под вопросительным знаком. Дружба дружбой, но все это необходимо предварительно обсудить со своим агентом и с фирмой звукозаписи. Он вежливо поинтересовался у Мириам, как обстоят дела с ее ролями. Бедняжка все еще надеется, что однажды ей дадут спеть «Лючию ди Ламмермур», а муж все никак не скажет ей, что не одобряет эту идею. Вероятно, он каждый сезон отговаривается тем, что директор театра не любит Доницетти. И о чем только думает Мириам, маленькая толстушка, воображая себя Лючией! Но Фредерик, разумеется, ей ничего не сказал, только незаметно обменялся взглядом с Петером, когда Мириам встала, чтобы помочь Салли подать кофе и пирожные.

Через полчаса пришли его родители. Салли привела в салон Фредерика-младшего и принесла Фелиситу. Все вежливо повосхищались малышкой и отдали детям подарки. Не хватало только Карлы. Карлы и этой Эллы. Его спросили, где же Карла. Он переадресовал вопрос к Салли. Та только пожала плечами и ткнула указательным пальцем наверх, что, очевидно, означало: она все еще наверху. В какой-то момент он попросил Салли проведать Карлу, но тут же забыл, что уже посылал ее, так как был в это время занят разговором с родителями. Затем его поймал за рукав Петер и отвел в сторонку.

— Что с ней такое? — спросил Петер.

Фредерик подумал, что он говорит о Карле, но тот спрашивал про Фелиситу.

— Я не особенно разбираюсь в детях, — сказал Петер. — Но у нее что-то нездоровый вид, может быть, она…

Он не докончил фразу, и та повисла в воздухе. Повисло то невысказанное, что Фредерик все время старательно отгонял от себя. Наверное, Петер хотел сказать «отстает в развитии», «инвалид».

Салли постоянно заговаривала с ним на эту тему, когда он бывал в Берлине — «бывал дома», поправил он сам себя в который уже раз. Доктор решил, что у малышки дистрофические явления, и прописал ей особое питание, но улучшение никак не наступало. Дети умирают, когда не чувствуют материнской любви, утверждала Салли.

Петеру он только сказал:

— Ей немного нездоровится, но врач за ней наблюдает, так что не тревожься, мы обо всем позаботились.

О состоянии Карлы — никому ни слова. Даже родителям, даже лучшим друзьям. Они договорились, что она сегодня возьмет себя в руки. Она справится, в обществе она всегда умела держать себя в руках, и он на нее рассчитывает.

Немного спустя ему представили Эллу. К собравшемуся обществу присоединилась Карла, с ней вошла высокая стройная женщина. Сама Карла была довольно высокого роста, Фредерику нравились высокие женщины, но эта Элла была выше Карлы на пять сантиметров, несмотря на то что носила низкие каблуки. Судя по тому, как она была одета, Элла не принадлежала ни к числу деловых партнеров, ни к обычному кругу знакомых Карлы. Ее образ больше отвечал сложившемуся у Фредерика представлению о художниках, которые хотя и играли в бизнесе Карлы большую роль, однако занимали в нем, скорее, второстепенное место. Ибо кому из них быть знаменитым, а кому нет и кто будет приносить деньги, а кому не стоит уделять излишнего внимания, это решали между собой такие люди, как Карла.

Для него оставалось необъяснимым, что тут делает эта художница, по какой причине она будто бы ходит у Карлы в подругах и почему он ее ни разу в жизни не видел. Он испугался, всерьез испугался, что Карла окончательно повредилась рассудком. Затеяла что-то, чем осрамит себя и его.

Два часа спустя его отпустило напряжение, он совершенно успокоился и даже пришел в хорошее настроение. Эта Элла была сущий ангел. Как выяснилось, она — известный фотограф, он ее не знал, но это ничего не значило. Карла не произнесла ни слова, да этого и не требовалось, так как Элла без труда занимала всю компанию. С его родителями поговорила об их родном городе Франкфурте-на-Майне. Петера и Мириам расспросила про их музыкальное прошлое. Карлу улестила так, что та согласилась задуть свечу на именинном торте Фелиситы. Один только Фредерик знал, какого усилия это стоило Карле. Фредерик-младший тоже смеялся и шутил с новой гостьей, не смущаясь спрашивал ее, почему у нее такие большущие и красные руки, и она без смущения отвечала на его вопросы. А сейчас она фотографировала присутствующих с той же непринужденностью, с какой вела светские беседы. Никто перед ней не стеснялся, никто не отказывался сниматься. Фредерик видел, как Мириам отвела ее в сторонку и упрашивала об отдельном фотосеансе. По-видимому, переговоры шли труднее, чем ожидалось, так как в следующую минуту Мириам схватила под руку мужа и потащила его к Элле. Фредерик понял, что она оказалась дорогим фотографом. Проходя мимо Петера, он как бы нечаянно задел его плечом и шепнул на ухо: «Лючия ди Ламмермур». Петер тотчас же с готовностью согласился выложить ради жены сколько угодно денег на фотографии. Фредерик скрыл улыбку и направился к Карле, которая, сидя с Фредериком-младшим на диване, беседовала со свекровью.