Он обнял жену за плечи и поцеловал в щечку. Карла наконец-то улыбнулась, и он был бесконечно благодарен этой Элле. Может быть, она повлияет на Карлу, чтобы та перестала ходить по соседям, расспрашивая всех без разбору, могут ли они с уверенностью сказать, что Флисс — ее дочка. Все звали девочку Флисс, потому что Карла не желала, чтобы ее называли Фелиситой. Может быть, эта женщина добьется, чтобы Карла перестала штурмовать больницу, требуя, чтобы ей отдали «родную» дочь. Может быть, все-таки она вернет Карлу к нормальной жизни. Это было бы и вовсе замечательно.

Две недели спустя он случайно встретился со своим приятелем Петером в венском аэропорту. На следующий же день после дня рождения Фелиситы Петер устроил для своей жены фотосъемку у Эллы, фотографии получились необыкновенного качества. Петер пообещал при первой же возможности показать их Фредерику и сказал, что Элла просто гений, и даже признался: «Я заново влюбился в свою жену». Затем посмотрел на Фредерика серьезным и несколько смущенным взглядом и спросил, как Фредерик себя чувствует при том, что на него свалилось.

В первую секунду Фредерик, конечно, подумал, что Элла разболтала его жене о проблемах Карлы. После праздника он, естественно, решил, что Элла пришла на день рождения только для того, чтобы отвлечь внимание от Карлы. Чтобы снять с Карлы часть обязанностей хозяйки. Так могло быть только в том случае, если Карла посвятила Эллу в свою историю. Но из дальнейших слов Петера выяснилось, что Элла не выдавала чужих секретов. Дело было в Мириам. Оставшись ненадолго одна в студии Эллы, она перебирала брошенные на столе фотографии и наткнулась на снятые крупным планом или увеличенные фотографии Фелиситы. Мириам не разбиралась, в какой они выполнены технике. Зато Мириам, всегда мечтавшая о детях, но лишенная возможности родить ребенка, поняла другое: с Фелиситой что-то неладно. У здорового ребенка бывает совсем не такой вид. Зачем были сделаны эти большие снимки, не могли себе объяснить ни Петер, ни Фредерик.

Фредерик отбросил маску. Он был рад наконец-то поговорить с кем-то откровенно. Да, девочка, похоже, не очень здорова. У Карлы, признался он другу, большие проблемы, она сердцем не принимает ребенка. Врачи говорят о какой-то затяжной депрессии, вызванной беременностью, и, может быть, ребенок чувствует, что мать его отвергает. Младенцы же, вероятно, чувствуют больше, чем нам кажется? Петер немного помолчал, затем быстро кивнул и похлопал товарища по плечу.

— Нужно время, — сказал Фредерик. — Конечно же, со временем все уладится.

Петер тоже быстро кивнул. Ясное дело, нужно время. Со временем разрешаются все проблемы.

Сев на парижский рейс, Фредерик снова пришел в прекрасное расположение духа и в ответ на просьбу пассажира бизнес-класса дал тому автограф.

3

— Ты должен мне помочь, — просила Фиона.

Бен сердито помотал головой. Она лежала, закрывшись одеялом до самого подбородка.

— Я уверен, что скоро ты сама все вспомнишь, — увильнул он от ответа.

— Я и так знаю, что ничего такого не делала, — огрызнулась она.

— Почему ты тут сказала, что у тебя нет родных?

Фиона не ответила.

— Вы что, опять рассорились?

Она отвернулась, чтобы не смотреть на него.

— Это из-за денег?

Под одеялом что-то шевельнулось, как будто она пожала плечами. О’кей. Значит, из-за денег. Фионе было уже за тридцать, а она все еще брала деньги у отца, который ее материально поддерживал. Правда, она работала в художественной галерее, но всего лишь в должности ассистентки с низкой оплатой, хотя понимала, что давно переросла эту работу. Отец переводил ей ежемесячно немалую сумму, которая должна была помочь ей преодолеть чувство неудовлетворенности и послужить временным подспорьем, пока она не найдет место, соответствующее ее квалификации. Примерно раз в месяц между ними происходили стычки с громом и молнией, потому что отец грозился прекратить выплаты, если она не представит ему доказательства того, что хотя бы пытается найти работу, где больше платят. Она утверждала, что вовсю старается, что было неправдой; во всяком случае, это было не то, чего ожидал от нее отец.

— Сообщить ему, что ты здесь?

Она помотала головой и еще выше подтянула одеяло, закрыв им почти все лицо.

— Дай мне свой мобильник, Фиона, чтобы я ему позвонил.

— Видеть его не хочу, — буркнула она сквозь одеяло.

— Как бы вы там ни ссорились, ему все равно интересно узнать, как твои дела.

— Еще бы! Особенно когда ему все расскажут, что я пыталась покончить с собой. — Откинув одеяло, она села на кровати. — Я не пыталась себя убить.

Бен отвел глаза и стал смотреть в окно, потому что под халатом на ней по-прежнему ничего не было.

— Пожалуйста! Помоги мне!

— Но чем?

— Выясни, кто это сделал. Я хочу знать, кто пытался меня убить.

Бен ничего не ответил.

— Пожалуйста!

Он покачал головой.

— Интересно, Нина знает, где ты находишься?

На эту реплику он обернулся и посмотрел на нее:

— К чему это ты? Неужели ты думаешь, меня можно шантажировать?

— Конечно да.

— И что, по-твоему, будет, если ты ей скажешь, что мы с тобой переспали?

— Она от тебя уйдет.

В этом Фиона была совершенно права.

— А дальше что? Нина уйдет от меня, а я это просто молча стерплю? Какая тебе от этого выгода?

Бен увидел проступившие у нее на глазах слезы, и это было не в первый раз за время их знакомства, он знал, что ей ничего не стоит заплакать по заказу. Он внимательно вгляделся в ее лицо, чтобы понять, искренни ли слезы на этот раз.

— Кто же еще мне поможет, кроме тебя?

— Найдется много других, на кого твой эмоциональный шантаж произведет больше впечатления, чем на меня.

Еще не договорив до конца, он уже пожалел о том, что сказал. Хотя они переспали с ней всего один раз, но встречались гораздо чаще. За это время Фиона доверила ему много секретов. И один из них он сейчас использовал против нее: правду о неудачных романах с женатыми мужчинами, которые отделывались от нее подарками, а сами навсегда исчезали из ее жизни. «Подарки взамен денег, — подумал Бен. — Чтобы представить все в собственных глазах так, будто это был не платный секс, а что-то другое». Вероятно, Бен был единственным человеком, знавшим, как это мучило Фиону. А теперь вот не нашел ничего лучшего, как обидеть ее своим напоминанием.

— У тебя есть отец, — заговорил он торопливо. — Объясни ему все. Я действительно не могу ничего для тебя сделать.

Он направился к двери, немного помедлил в нерешительности, но не обернулся.

— Скорейшего выздоровления, — сказал Бен, собираясь ступить за порог.

— Бен! — воскликнула она.

Он обернулся, не отпуская ручки:

— Даже если бы я поверил тебе, я все равно ничем не могу тебе помочь. Мне надо по делам. — Что было чистой правдой.

— Не уходи! Пожалуйста! — взмолилась Фиона. — Кто-то же пытался меня убить!

Но он ушел.


Она почувствовала скорее страх, чем досаду. Ну вот, не сумела его удержать. Конечно же, он был прав. Она не станет звонить Нине и рассказывать ей про его грешок. Для мужчин она мало что значила — всего лишь маленький грешок, не более того. Они только и думали, как бы поскорей заманить ее в постель, а уже через десять минут об этом жалели. Им во что бы то ни стало хотелось завоевать Фиону, а добившись своего, они чувствовали, что с них этого довольно. Их хватало на секс, но на серьезные отношения — никогда. Ни один роман Фионы не перешел в длительные отношения, и ей ни разу не повезло встретить неженатого свободного мужчину. Бен такой же, как все. Сначала он ее страстно желал, а потом вспомнил, что у него уже есть устойчивые, надежные отношения с надежной, положительной женщиной. И даже если Нина уйдет, у Фионы с ним никогда ничего не сложится. Значит, ей действительно не остается другого выхода, как только позвонить отцу.

Он моментально взял трубку:

— Фиона? Как ты рано! У тебя все в порядке?

Голос у него был встревоженный, и она не знала, что ответить.

— Папа, — только прошептала она.

— Что-то случилось? У тебя голос такой… Ты что, плачешь?

Фиона услышала звон посуды. Он как раз готовил себе завтрак.

— Какая у тебя группа крови?

— Фу ты! Как будто бы А. А что стряслось?

— А какая группа была у мамы?

Он помедлил:

— Ты не скажешь мне, в чем дело?

— Пожалуйста! Это важно.

— Я… я не знаю. Надо посмотреть. Быть может, это есть в…

— Ты врешь, — сказала она, потому что по голосу всегда узнавала, когда он лжет.

— Скажи сперва, зачем ты спрашиваешь.

Фиона прикрыла глаза и опустила руку с телефоном. Посмотрев на свои перевязанные запястья, на резиновую трубку от капельницы, она перевела взгляд на окно и увидела отражение своего бледного лица. Из трубки слабо доносился голос отца. Он все время звал ее. Она снова приложила трубку к уху:

— У нее тоже была группа А. В детстве я как-то спросила ее, она не хотела мне говорить, и я посмотрела в ее донорском удостоверении. Тайком. У нее была группа А.

— Фиона, что стряслось? Я не понимаю, почему ты вдруг звонишь мне ни свет ни заря и спрашиваешь про группу крови. Это может быть только одно: ты пострадала, попав в аварию и…

— Да, я пострадала. Мне хотели перелить кровь. Сказали, что так я скорее поправлюсь, но я не могла сама решить, хочу я, чтобы мне сделали переливание, или нет. Я в таком состоянии, что неизвестно, справится ли с этим мой организм самостоятельно…

— Ох, господи! Деточка, где ты находишься? Я уже еду. Как ты? Тебе хоть помогают как следует?

— Папа! Я отказалась от переливания. И знаешь почему? Потому что мне тут сказали, что у меня какая-то там группа B. А я знала, что у тебя группа А. И у мамы тоже…

— Фиона…

— Ведь они ошиблись, да? Они неправильно определили мою группу крови, да? Скажи, что они ошиблись!

— Скажи мне, где ты находишься. Я приеду, и мы все выясним.

Зажав трубку в кулаке, Фиона хлопнула ею по одеялу. Хлопнула раз, еще раз и еще раз. Затем снова поднесла ее к уху:

— Так они ошиблись?

— В какой ты больнице? В Королевской? Я буду через десять минут. Через четверть часа. Я отпрошусь в школе, скажу, что сегодня не могу там быть. Жди меня! Поняла?

— Папа…

— Поняла?

Она невнятно буркнула что-то в ответ.

Войдя в палату через считаные пятнадцать минут, Роджер Хейворд первым долгом без слов обнял Фиону. Он гладил ее по голове, она же уткнулась лицом в его плечо и тихонько заплакала. Они так и сидели обнявшись, и Фиона потеряла счет времени. Потом он спросил:

— Почему же ты мне сразу не позвонила? Что произошло такого ужасного, что тебе было легче покончить со всем, чем поговорить об этом со мной?

Фиона обняла его еще крепче, так, словно это было в последний раз.

— Это не я сделала. Кто-то пытался меня убить, — сказала она. — Но никто мне не верит, и ты тоже.

Он бережно взял ее за плечи, немного отодвинул от себя и посмотрел ей в лицо:

— Кто-то хотел тебя убить? Ты говорила с полицией?

— Да не верят они мне!

— Как это произошло?

Она проглотила подступающие слезы:

— Я была на вечеринке. Мы развлекались, а дальше я помню только, что очнулась в своей ванне, истекая кровью. — Фиона показала перевязанные запястья. — Это не я. Честно, не я! У меня все было хорошо. У меня нет никаких причин кончать с собою.

— Фиона…

— Нет, постой, дай мне договорить, — взмолилась она. — По краям ванны стояли столовые свечи. У нас в ванной лежат сотни таких свечей, но их покупает Мораг, не я. На воде плавали розовые лепестки. И по радио играла дурацкая попсовая музыка. Какая-то станция, которую я не включаю. Столовые свечи! Розовые лепестки! Попсовая музыка! Сам скажи — разве это я?

Роджер Хейворд покачал головой:

— Но раз ты не помнишь, откуда все это взялось…

— Ничего не сходится! — Фиона сорвалась на крик. — У меня крыша поедет, если я не сумею наконец что-нибудь вспомнить. Ведь нельзя же взять и начисто позабыть, как ты садишься в ванну, зажигаешь свечи и режешь себе вены! Такое не забывается! Тогда, значит, я все время была в отключке. Ведь так? — Она беспомощно смотрела на Роджера.

— Кто-то подсыпал тебе что-то в бокал? Может, от этого у тебя были приступы депрессии… Говорят же, что некоторые наркотики вызывают у людей внезапную депрессию. У человека появляются мысли о самоубийстве, и он не может им противиться.

— Черт подери! Как же ты не понимаешь: у меня не было никакого желания покончить с собой! — Она сердито отвернулась.

— Они сделали тебе анализ крови? Нашли в крови — ну, как это там называется — растворимый экстези?

— GHB? [GHB (Gammahydroxybutyric acid) — оксибутират натрия.] Нет. Только… Моя группа крови… Что это значит?

Он смущенно погладил ее по голове и встал:

— Может быть, лучше сначала подумаем о том, что с тобой произошло? Ведь это самое важное!

Засунув руки в карманы, он заходил взад и вперед по палате.

«Папа, — думала, глядя на него, Фиона. — Вся его жизнь прошла в школе. Сперва школьником, потом студентом, дальше учителем, и вот теперь он директор частной школы зажиточного района Эдинбурга. Всегда в строгом костюме, даже сейчас при галстуке; почему-то сегодня он выбрал галстук даремского колледжа Хэтфилд, в котором когда-то учился».

— Папа, полицейские мне не поверили. Они ничего не будут делать. И нам нужно поговорить на ту, другую тему. По поводу моей группы крови. У тебя группа А. У мамы — А. И вдруг мне сообщают, что у меня группа В. Скажи мне, что они ошиблись, а потом пойди и объясни им. Пожалуйста, папа!

Он подошел к окну и постоял, глядя на улицу. Так, как стоял недавно Бен. Уже рассвело, и открылся вид на пустые поля, за которыми поднимались высотки Гриндайкса и Ниддри [Гриндайкс и Ниддри — пригороды Эдинбурга.]. Утреннее солнце милосердно припудрило их дымчатым туманом, и Фиона мысленно пожелала, чтобы хоть не полил дождь, пока она тут будет лежать.

Роджер Хейворд все еще не произносил ни слова.

— Ну ответь же мне, папа! — потребовала она сердито.

— Когда я отвечу тебе, все будет кончено, — сказал он, обращаясь к солнцу и полям, и Фионе показалось, что его голос доносится к ней откуда-то издалека.

— Ты меня пугаешь, — сказала ему Фиона. И тут истинная правда, давно сверлившая ее сознание, наконец пробилась сквозь нагромождения обманов и смутных догадок и предстала перед ней со всей ясностью: Роджер Хейворд, тот, кто менял ей пеленки, кто научил ее ездить на велосипеде, завязывать шнурки и читать, кто водил ее в лес собирать листья, а зимой на каток, тот, кого она любила, а порой ненавидела, о ком она вспоминала каждый день и кто с тех пор, как умерла ее мать, если не раньше, занял главное место в ее жизни, — этот человек не был ее отцом.

Берлин. Декабрь 1979 года

— Это совершенно не по моей специальности, — сказал детский врач Ларс Бартоломей, не глядя ей в глаза. — Из моих здешних коллег тоже никто не сможет в этом случае дать полезный совет. Но в Гарварде нашелся специалист, который кое-что прояснил благодаря тем фотографиям Фелиситы, которые вы нам…

— Флисс. Ее зовут Флисс. Она сама себя так называет.

— …которые вы нам предоставили. И анализы, которые мы провели по его указаниям, судя по всему, подтверждают высказанные им предположения.

— То есть вы еще не уверены?

— Как я уже говорил, это не по моей специальности. Коллега из Гарварда относительно уверен в своем заключении. Относительно. Когда-то и я думал, что медицина — точная наука. Это было до того, как я окончил курс. Честно говоря, мне не очень нравится обсуждать с вами еще не подтвержденный диагноз.

— И что значит «относительно уверен», если перевести это в проценты?

Доктор Бартоломей пожал плечами:

— Гарвардский коллега считает, что на девяносто процентов можно быть уверенным в том, что у вашей дочери присутствует очень редкая симптоматика… Однако она настолько редко встречается, что…

Доктор не договорил начатую фразу.

— Пожалуйста, скажите мне, что это такое.

Карла почувствовала на своем плече ладонь Эллы.

— Коллега из Гарварда…

— Полагаю, у него есть имя, — перебила Карла доктора и тут же подумала, что не могла бы вести этот разговор с таким ледяным спокойствием, если бы это была ее родная дочь.

Карла временно отказалась от попыток убедить посторонних людей в том, что этот ребенок не Фелисита. Но по какой бы нелепой случайности девочка ни попала к ней в дом, Карла в каком-то смысле все же несет за нее ответственность. И где бы ни была Фелисита, Карла надеялась, что там о ней заботятся. Только эта надежда давала ей силу заботиться о Флисс. Таким образом она различала обоих детей: Флисс — чужая, а Фелисита — ее родная дочь.

Доктор Бартоломей потер лоб:

— Доктор Ингрем. Джонатан. Он…

— Запишите мне его адрес. И номер телефона.

Ладонь Эллы ослабила свой нажим. Получив записку с телефоном и адресом гарвардского специалиста, Карла попросила доктора продолжить объяснения.

— Доктор Ингрем предполагает, что это синдром Хатчинсона — Гилфорда. Иначе эта болезнь называется прогерия — преждевременное старение. Я в этом не разбираюсь. На медицинском мы проходили этот феномен в общих чертах, но, честно признаться, я более двадцати лет не вспоминал об этой болезни. Она встречается примерно у одного ребенка из нескольких миллионов. Я не ручаюсь за точность этой цифры, но речь идет приблизительно о таком соотношении.

— В чем конкретно выражается это преждевременное старение? — нетерпеливо спросила Карла. — Значит ли это, что возрастные изменения будут развиваться у Флисс быстрее, чем у других детей? В таком случае доктор Ингрем, вероятно, ошибся: она мельче, чем другие дети, она…

— Ммм, нет. Это не значит, что она должна быстрее расти. Это значит, что она уже сейчас начинает стареть. Пройдет немного лет, и она умрет от инфаркта или инсульта, как если бы ей было семьдесят или восемьдесят. Средняя продолжительность жизни при этой болезни невелика и составляет, как мне кажется, десять-двенадцать лет. Ее кожа будет быстрее стариться, волосы начнут выпадать…

— Да, эти симптомы нам уже знакомы.

— Склероз сосудов…

— Это объясняет те причины смерти, о которых вы говорили. — Карла встала. — Я не медик, но моих познаний хватит, чтобы это сообразить. Что ожидает нас в ближайшие несколько лет?

Доктор Бартоломей повел плечами, словно хотел развести руками, у Карлы он оставил впечатление беспомощности.

— Вам нужно найти кого-нибудь, кто больше в этом понимает, чем я. Если диагноз доктора Ингрема подтвердится…

— В медицине ведь девяносто процентов — это, кажется, много? Да?

— Да, конечно, но нам следует…

— И доктор Ингрем занимается исследованиями в этой области?

— Да, но он…

— Работает в Гарварде. Это я уже поняла. Спасибо, доктор. Я займусь этим сама. Большое вам спасибо за хлопоты.

И Карла направилась к двери. Элла — следом за ней.

Лишь когда они пришли на парковку и Элла открыла для Карлы переднюю дверцу черного «мерседеса», чтобы усадить ее на пассажирское сиденье, та почувствовала, что сейчас расплачется.