— Я часто встречал ее в факультетской библиотеке. Ее распущенные волосы лежали на хрупких плечах. У нее была привычка грызть кончик карандаша, когда она о чем-то задумывалась. И она смеялась! Ох, какой же у нее был смех! Серебристый, словно струи водопада, в котором я готов был утонуть!

— И что же? Что произошло?

— Я все предусмотрел, продумал малейшие детали нашей встречи. Выучил ее расписание, знал все ее привычки…

— Как сексуальный маньяк, а не робкий воздыхатель…

Она зажала рот рукой, словно желая вернуть эти слова. Они вылетели сами собой, но мальчик мог закрыться навсегда.

— Мне было плевать, у меня были самые благородные намерения! Мы созданы друг для друга. Я знал это. Знаю и теперь. Нам нравится одно и то же. Я проверял на Фейсбуке.

Тут Максин не решилась ему признаться, что понятия не имеет, о чем он говорит.

— Я все заранее спланировал. Мы встретились, как и было задумано. Мы поговорили, как и было задумано. Я старался изо всех сил предстать перед ней в моем лучшем свете, как мне казалось. И ничего из того, что было задумано, не случилось. Она говорила со мной так, как говорила бы с кем угодно. Самый главный в моей жизни момент для нее был не более чем обычной минутой. Я неделями испытывал душевные муки, а она и не вспоминала обо мне. Как будто я для нее вообще не существую. Я жил в предвкушении этого момента, убежденный, что он перевернет мою жизнь, и все упустил. Я — ничтожество, полное ничтожество.

— Не суди себя так строго. Хотя любовное фиаско, конечно, не легко пережить, и ты прав, что сердишься.

— У меня даже нет сил на нее сердиться.

— Я сейчас тебе объясню, как, на мой взгляд, обстоит дело. Ты, кажется, юноша очень симпатичный. Тебя бы подкормить, помыть, подстричь, и из тебя выйдет настоящий красавец.

Максин подмигнула ему и продолжала:

— Хоть меня, признаюсь, и напугало, что ты выучил наизусть ее расписание, но ты так сильно старался познакомиться с этой девушкой… Из этого следует, что ты все сделал, чтобы начать с ней общаться. Мало кто готов так рискнуть. Сколько людей упускают любовь всей своей жизни из-за боязни, что их отвергнут. А ты решился на это, и ты должен гордиться своим поступком. Если она не захотела быть с тобой, то проиграла она, а не ты.

— Вранье все это!

Алекс в ярости ударил по рулю, дав наконец волю своей злобе:

— Примитивные фальшивые фразочки, чтобы мы поверили, будто завтра будет лучше. Мне назавтра лучше не стало. Я впал в депрессию, словно рухнул со скалы. Одна мысль была чернее другой. Одна бессонная ночь шла за другой. Один нудный день за другим. Вот что я выиграл, пойдя на риск.

Максин стало немного стыдно, что она пыталась втолковать ему избитые истины, но она правда так думала. Как ему это объяснить?

Она подыскивала нужные слова, как вдруг Алекс закричал:

— И знаете, что больше всего меня бесит? Что я сам себя не узнаю. На самом деле я не тряпка с лицом землистого цвета!

Он вытер слезу, скатившуюся по щеке. Посмотрел на кончик пальца, мокрого от соленой влаги. Алекс стыдился слез. Он никогда не плакал. Тем более на людях. Вот черт! Впрочем, терять ему было нечего. Он уже стал рассказывать про себя Максин. Лучше уж выложить все.

— Я чувствую себя виноватым оттого, что так распустился «из-за девчонки», как это обычно говорят. Мне же не оторвало руку, но боль-то не уходит. Никогда не отпускает. Бывают фантомные боли в потерянной руке или ноге, а у меня фантомные боли в потерянной любви.

— Я понимаю, что ты на самом деле страдаешь, но это все же не сравнить с ампутацией… Надо руководить благоразумием.

— Хранить.

— Ты о чем?

— Правильно — хранить благоразумие, а не руководить благоразумием.

— Ну а я что говорю?

— Нет, вы сказали руководить. Я уверен, я слышал.

— А я уверена в том, что говорю. Давай лучше вернемся к главному: твоей боли.

Алекс начал подозревать, что у старой дамы были проблемы с устойчивыми выражениями и оборотами речи. Но решил пока не цепляться к этому.

— Какой-то камень, огромный, как тридцатитонный грузовик, давит мне на сердце и грудную клетку и не дает дышать.

— А ты дыши глубже!

— Что-что?

— Да-да! Если этот камень задавил тебя, скинь его или хотя бы сдвинь!

— Легко сказать!

— Я не говорю, что надо забыть о своем разочаровании. Ты и не сможешь это сделать. Единственное, что нужно — постараться жить с этим дальше. Ты должен обмануть свой мозг.

— Обмануть мозг? Это как? Не знаю, насколько вы просвещены в анатомии, но мозг — это центр управления всем нашим организмом, генштаб, который, я думаю, обмануть невозможно.

— Спасибо за справку по анатомии, доктор Мабуль! [Название популярной настольной игры, где игроки должны проводить медицинские операции, чтобы заработать очки.] Я примерно представляю, для чего нужен мозг. Ты как раз и можешь воспользоваться тем обстоятельством, что он управляет твоим организмом, чтобы вылечиться. Тебе надо постараться убедить себя, что ты это преодолеешь.

— А вы, как я погляжу, знаете, какую такую особую методику надо применять, чтобы обмануть мозг?

— Это требует усиленного самоконтроля, но игра стоит плеч.

— Свеч. Игра стоит свеч.

— Ты собираешься все за мной повторять? Не перебивай, когда я говорю что-то интересное… и даже когда говорю что-то неинтересное. Это невежливо.

Максин строго взглянула на Алекса, и тот вдруг почувствовал себя первоклассником, которого отчитывает учительница. Еще немного, и он встанет в угол.

Максин, судя по всему, слегка смягчилась, заметив выражение легкого ужаса на лице своего шофера. Теперь, добившись от него полного внимания, она могла продолжить свою лекцию:

— Ты должен избегать в своих рассуждениях любого отрицания. Ты должен говорить не: «Мне нехорошо», а «Мне скоро станет лучше». И твой мозг будет запоминать только положительное. Он ведь отправляет в твой организм гормоны и счастья, и беспокойства. Если ты будешь его кормить одними отрицаниями, он тебе будет отвечать стрессом.

— Как это просто, оказывается! Вы знаете секрет счастья? Скажите мне его! Вы, наверное, миллионерша при такой-то революционной теории, — саркастически заметил Алекс.

— То, что я тебе советую, гораздо труднее, чем ты, кажется, наивно полагаешь. Контролировать свои мысли — настоящий труд. Но я от тебя устала, у меня такое впечатление, что я мечу бисер перед овцами.

На сей раз Алекс решил ее не поправлять. Ему совершенно не хотелось вновь увидеть строгий взгляд учительницы.

— Откуда вы все это знаете?

— Я изучила «Депрессию для чайников».

— Правда?

— Ну конечно нет. Мой муж был психиатром.

Максин уставилась в боковое стекло. Алекс понял, что лучше ни о чем не расспрашивать. Прошедшее время не оставляло сомнений на сей счет.

В машине воцарилась тишина. Каждый думал о том, что сказал другой. Он — не отрывая взгляда от шоссе, она — погрузившись в созерцание сельского пейзажа.

Алекс воспользовался молчанием, чтобы осмыслить, что с ним произошло с того момента, как старая дама с ярко-фиолетовыми волосами села к нему в машину. Он никогда и ни с кем не делился своей болью. Ему было слишком стыдно говорить о ней с родителями или друзьями. И, тем не менее, после того как он это сделал, тяжелый камень на душе стал вроде как чуть-чуть полегче. Всего на несколько граммов, но ведь это уже кое-что.

— Знаете, что? Я за десять минут рассказал вам больше, чем моему психотерапевту за десять сеансов.

— Это говорит только об одном.

— О чем? Что психотерапевты ни на что не годятся?

— Нет. Психотерапевты приносят пользу, когда им дают правильную информацию, чего ты, как я подозреваю, не сделал…

— И что теперь?

— Мне надо брать с тебя деньги!