7

После неудачи с упражнением на доверие атмосфера в салоне машины была далеко не на отметке «ясно и сухо». Они ехали дальше, но теперь уже в полном молчании.

Максин ужасно злилась на себя за то, что не смогла удержать Алекса. Она явно переоценила свои силы. Она ни за что не успела бы его схватить. Ее оптимизм и самомнение получили по заслугам. А «потрясающий способ» решить проблему обернулся полным крахом.

Обычно она лучше разбиралась в людях. Так у нее всегда было в жизни. Ей удавалось быстро и точно составить представление о тех, кто ее окружал. Эта способность очень пригодилась ей в общении с учениками. Она знала, как к кому подойти, на кого действовала строгость, с кем надо быть ласковой, а кто любил убеждение и доводы. Однако этот Алекс оставался для нее загадкой. Он подчинился ее просьбе сделать упражнение, ничуть не сомневаясь, что дело плохо кончится, как будто именно этого и желал. Депрессия у него глубже, чем она предполагала. Стало быть, усилия ей надо удвоить.

Он доверился ей, рассказав свою историю и согласившись на предложенную игру. Значит, и ей надо поступить так же.

Алекс замкнулся, стыдясь, что поддался на этот глупый фарс. В который раз он остался в дураках. Просто немыслимо, до какой степени судьба может на него ополчиться. Даже в самой невинной поездке на машине нужно же было ему заполучить самую безумную из всех старух! Он уже почти жалел, что с ним едет не заядлый курильщик с фреткой.

Чтобы прогнать эти мысли, он решил включить радио. Когда он нажал кнопку, раздался пронзительный звук, сопровождаемый басами на такой громкости, что у него зашлось сердце. Он испугался, что у Максин случится сердечный приступ. При его-то везении, ему запросто могли пришить убийство. Убийство с помощью автомобильного радио. Оригинально!

— Извините. Я хотел включить музыку. Сейчас выключу.

— Нет-нет. — Максин остановила его руку. — Оставь.

— Тогда найду что-нибудь поспокойнее. Вам, я думаю, должно понравиться «Радио Классик»…

— А вот и ошибаешься. Что за предрассудки! Думаешь, если я старая, то пробавляюсь «Радио Классик» и «Молодыми и дерзкими»? [Американский телесериал, один из наиболее длинных, шедший без перерывов во Франции с 1989 по 2018 гг.]

— Прошу прощения, я не хотел вас обидеть, — смутился Алекс. — Так вы не любите «Радио Классик»?

— Конечно люблю!

— Так вы же только что утверждали обратное.

— Ничего подобного. Я сказала, что тот факт, что ты полагаешь, будто я ценю это радио, потому что я старая, указывает на банальность или даже на дискриминацию с твоей стороны.

— Ах вот что! А как насчет «Молодых и дерзких»?

— …

Алекс был горд, что наконец-то выиграл очко в их словесной дуэли. Он ликовал, видя, что она растерялась.

— Я лучше промолчу. Это мой таинственный сад. [Намек на популярную в ХХ в. книгу Ф.Э. Бёрнетт «Таинственный сад».]

Он в сомнении приподнял брови, но решил, что достаточно и такой победы. И вообще — любить «Молодых и дерзких» не такое большое преступление.

— Какую музыку вы хотите послушать? Может, есть конкретная станция?

— Поставь «Фан Радио». Мне нравится быстрая музыка. Можно на полную громкость.

И она закивала головой, задорно улыбаясь.

— Запросто, — согласился измученный Алекс. — Терпеть не могу подобную музыку.

— Почему? Она ведь веселая.

— Вы, может, не заметили, но я-то сам не очень веселый.

— Да, да, депрессивный и т. д. Я поняла. Но тебе самому было бы лучше, если бы ты хоть немного расслабился.

И она энергично покрутила руками в воздухе, как Джон Траволта в «Лихорадке субботнего вечера». Алекс понаблюдал за ней, а затем сказал без иронии, с грустью во взгляде:

— Вы видели на концертах тех, над кем смеются? Тех, которые подпевают, танцуют, аплодируют, как ненормальные? Бывают мгновения, когда мне так хотелось бы оказаться на их месте: жить здесь и сейчас. Пока я с презрением наблюдаю за ними со стороны, они вовсю веселятся. Я им завидую, потому что совершенно на это не способен.

— У тебя нет таланта к счастью.

— Спасибо, я заметил.

— Я имею в виду, что ты не одарен от природы талантом к счастью. Некоторые люди рождаются с этим даром, а некоторые должны развить в себе способность изумляться, получать удовольствие. Но не все так плохо — ведь ты можешь этому научиться. Может быть не прямо сейчас, когда ты слишком погружен в свою депрессию, чтобы замечать вокруг себя что-то прекрасное, но попозже, когда пройдет время, твои раны немного затянутся и ты не будешь на все смотреть так мрачно.

— Это вы тоже вычитали в «Депрессии для чайников»?

В ответ Максин высунула язык. Эта детская шалость и озорство в глазах делали ее похожей на школьницу, с восторгом прогуливающую уроки. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Это было здорово. Никто из них уж и не помнил, когда смеялся в последний раз. Алекс — ни разу с начала депрессии, а Максин — с переселения в дом престарелых. А ведь от смеха стало так хорошо! Как будто внутри что-то вспыхнуло и по всему телу начало разливаться тепло, хотя до этого они и не подозревали, что им холодно.

Алекс почувствовал, что вполне доверяет Максин, чтобы поделиться одним соображением, которое много раз приходило ему в голову, когда отступали приступы тревоги.

— Бывают дни, когда мне хочется снова стать маленьким. Иметь право свернуться калачиком и заплакать. И чтобы со мной был кто-то, кто возьмет меня на руки и утешит.

— В старости ты почти что ребенок. Только ты уже не сворачиваешься калачиком и не плачешь, а лежишь, как бревно, и пускаешь слюни. А утешать тебя приходят люди в белых халатах и опекуны. В старости ты не можешь больше существовать, как раньше. Твое тело тебя больше не слушается, и все вокруг полагают, будто лучше знают, что тебе нужно. Когда ты маленький, то понятно, что это ненадолго, когда ты старик — это единственное, что ждет тебя до самой смерти. Тебе говорят, где ты должен жить — ведь совершенно ясно, что сам ты этого не знаешь, ты не в состоянии жить один, хотя и успешно с этим справлялся последние семьдесят лет. Тебе говорят, что ты должен есть, потому что, ясное дело, ты и этого не знаешь. Неужели ты вдруг так поглупел? Нет, просто ты постарел, и все это делается «ради твоего же блага». Быть стариком — это все равно что быть ребенком, которого принимают за идиота.

Максин запыхалась от своей тирады. И сама себе удивилась. Она только что высказала вслух негодование, запрятанное так глубоко в душе, что она и не отдавала себе в нем отчета. Да, она негодовала на дом престарелых, на мужа, на болезнь, на жизнь и на смерть.

Глаза ее затуманились от слез.

— Ну что ж, надо признать, что вы не одарены талантом поднимать настроение!

Максин взглянула на Алекса и повеселела. Ее звонкий смех справился со слезами, имевшими наглость выкатиться из глаз.

8

В конце концов они сошлись на «Радио Ностальжи». Достаточно бодрое для Максин и вполне спокойное для Алекса. Достаточно современное для нее и вполне винтажное для него.

Мягкий голос Ареты Франклин наполнял салон теплыми вайбами. Звуки ударных разносились по всему «Твинго» из слабеньких динамиков дешевой радиосистемы.

R.E.S.P.E.C.T, взывала Арета Франклин. Максин покачивала головой в такт музыке и видела себя вновь молодой, гораздо более молодой, пританцовывающей под эту же самую мелодию в тот момент, когда она готовила ужин для мужа. Он подходил к ней, обнимал за талию, и они танцевали вдвоем. Он кружил ее, и ей казалось, что они одни на всем белом свете и что счастливее быть невозможно. И она не ошибалась. Они были такими красивыми, сильными, полными жизни и надежд, что она вдруг почувствовала, как все сжалось у нее внутри, да так сильно, что ей стало больно.

Максин решила, что лучше будет смотреть на Алекса. Она ожидала увидеть то наполовину сосредоточенное, наполовину обреченное (будто завтра конец света) выражение, которое обычно присутствовало на его лице, однако, к немалому удивлению, обнаружила, что оно преобразилось. Лицо у него сияло! А рот открывался и закрывался с некоторой закономерностью, которую она не сразу, но все же соотнесла со словами песни. Его руки слегка похлопывали руль, а голова, прежде неподвижная, будто ее посадили на кол, а не на шею, стала поворотливее и мягко покачивалась влево и вправо. Максин остолбенела от такой перемены.

— Ты знаешь все слова?

Макс моментально напрягся, перестал качать головой и постукивать руками.

— Э-э-э… мне нравится эта песня.

У него был вид застигнутого врасплох хулигана.

— До того, что ты знаешь все слова. А ведь ты еще не родился, когда она появилась.

— И что?

— Разве тебе не пристало скорее слушать Давида Гетта [Известный французский диджей.] или Джастина Тимеберлейка?

— Предпочитаю Отиса Рединга и Фрэнка Синатру.

— Ну и устаревшие у тебя предпочтения! Вы с Джеки Потье точно бы закорешились.

— Кто этот Джеки Потье?

— Мой бывший сосед по комнате в доме престарелых. Покойный.

— Сожалею.

— Да не стоит. Знаешь, в моем возрасте мертвых знакомых уже гораздо больше, чем живых.

Она пожала плечами:

— Это закон жизни. Ты бы еще сошелся с Жозефиной Ламот, шикарная девчонка, эта Жозефина. Ах, да, забыла — она ведь тоже скончалась.

— Ну, что ж, я счастлив узнать, что мог бы поладить со столькими покинувшими нас людьми.