«Мустанг» проваливается в воздушную яму.

Обратный кадр № 1

НОЧЬ НА МАРСЕ

(Лос-Анджелес, 2012 год)

…Я осторожно беру с подноса чашку чая. Выглядит как чудовищная бурда и таковой является — ибо заварен пакетиком. Чашка с коричневым ободком по краям, чувствуется, её мыли ещё при испанских колонизаторах Калифорнии. Гении очень часто рассеянны, им комфортно в полном хаосе. Этот — не исключение.

— Вам нравится?

У него старческий, дребезжащий голос. Но звучит, словно музыка.

— О, чай великолепен. — польстить гению никогда не повредит. — Должна сказать, что я ваша большая поклонница. Для меня огромная честь — забрать вашу душу.

Я — в облике прекрасной семнадцатилетней девушки. У меня пышущее свежестью личико без капли румян, на голове веночек из цветов, и я вся-вся такая няшечка. Платье простенькое, в синий горошек, и я босиком — так, знаете ли, романтичнее.

— Вижу, вы читали мой рассказ «Смерть и дева», — смеётся Рей Брэдбери. — Чертовски лестно. Там Смерть пришла за старушкой в образе прекрасного юноши, а вы явились в виде моей первой любви. Интересно, вы тоже мечтаете переспать со мной?

Я давлюсь чаем — честное слово, непроизвольно. Эти фантасты как чего скажут — не поймёшь, шутят или нет. Хуже только философы. Пока я Эммануила Канта провожал в Бездну, он мне весь мозг по дороге съел, беседуя на тему — есть ли я тот, кем я являюсь? К концу пути я сам был бы рад утопиться в Бездне, лишь бы он заткнулся.

— Э-э-э… простите, нет, мистер Брэдбери.

— А у вас, леди Смерть, когда-нибудь был секс со знаменитостями?

— У меня в принципе ни с кем не было секса, — мямлю я, догадываясь, как сейчас пунцовеют мои щёки. — И какое отношение эта тема имеет к текущей ситуации?

Тут я сделаю отступление. Вам, разумеется, будет трудно со мной согласиться, но в вечном существовании есть веский минус. Вот ты приходишь за человеком, которому всего-то от роду 90 лет — по сравнению с твоим миллионом это даже не новорожденный младенец, а фактически сперматозоид. А ты всё равно испытываешь к нему уважение, и даже, страшно сказать, пиетет. Такие люди обычно спокойны, рассудительны и поджидают Смерть давным-давно. Желать от них почтения или преклонения не стоит. Но Бредбери, по крайней мере, вежлив.

— То есть вы девственница? — спрашивает он с такой жёсткой задумчивостью, что кажется — дай ему волю, он отправил бы меня на гинекологическое кресло.

— Можно и так сказать, — бурчу я. — Интересно, а что вы от меня хотите, мистер Брэдбери? Мне довольно трудно подобрать себе пару, поскольку я создана в единственном экземпляре. И пусть я выгляжу в данный момент человеком — я им не являюсь. Я могу стать и демоном, и скелетом, и чудовищем, чешущимся от количества рогов, — моё тело подвергается любой трансформации. Существа, подобного себе, я за время моей работы на Земле не встречала. Не факт, что мы бы поженились — но, по крайней мере, я смогу протестировать его на совместимость.

Он поднимает седые брови и морщит лоб.

— Значит, я не ошибся, представляя вас молодой особой, исполненной красоты? Прекрасно. А вы, леди Смерть, помните, как выглядели в самом начале?

— Технически это было сложно запомнить. — Мой девичий голосок звенит в затхлой комнатушке, пока я давлюсь ужасным с виду чаем. — При моём появлении на свет зеркала отсутствовали. А в воду я не смотрелась много лет — опасалась, увижу кошмар. Увы, попросту не знаю первоначального облика: я сменила его много раз.

Комната классика вся в пыли — и это, смею вас заверить, не простая пыль, а многослойная. Пожелтевшие книги, исцарапанные диски и целых пять (!) пишущих машинок — человек, создавший «Марсианские хроники» и «451 по Фаренгейту», никогда не включал компьютер. У Рея Брэдбери нет водительских прав и он боится летать. А ведь мэтр — творец миров. Созданных здесь, в убогих комнатушках дома, увитого плющом, в криминальном районе Лос-Анджелеса: если таксисты едут сюда ночью, они блокируют дверцы машин. Я ловлю себя на мысли: мы в чём-то схожи. Я тоже построил по теневому кирпичику собственную вселенную, чьи особенности фантасту скоро предстоит увидеть. Надеюсь, ему будет любопытно. Однако мне пора вклиниться с вопросом, а то ведь опять перехватят инициативу.

— Мистер Брэдбери, вы верите, что на других планетах есть жизнь?

С замиранием сердца жду ответ. Точнее, ждал бы — будь у меня сердце.

— Раньше я не сомневался… — грустно отвечает классик. — Когда писал «Марсианские хроники», это было в сороковые годы, земляне не летали в космос. Я искренне верил: мы обязательно построим колонии на Марсе, там расцветут сады, — но вместо марсианских колоний люди предпочли создать сериал «Санта-Барбара» и микроволновки. Потом на Марс прислали робота: как в моих книгах, он показал — марсиан нет. И может быть, никогда не было. Современное человечество почти не интересуется космосом. Знаете, как-то немудрено, что я умер. Сложно тут жить.

— Хм, а вы представляете, каково здесь мне? — Закинув ногу на ногу, я невольно открываю нежные девичьи коленки. — Я видела все стадии эволюции человечества. И сейчас оно увязло в полнейшем болоте. Раньше стремились к развитию, а рекорд нынешних достижений — кто после пары коктейлей лучше зажжёт на танцполе. Многие говорят, что я брюзга, и это так. Пусть я выгляжу юной девой, но я — самая древняя в мире старуха. Значит, по вашему мнению, никакой жизни на Марсе нет?

Брэдбери ставит на табурет чашку со своим чудовищным чаем.

— Я старый человек, и меня весьма сложно удивить. Но я и представить себе не мог: когда за мной наконец придёт Смерть, она спросит меня об инопланетянах…

— О, я тоже не представляла, что буду обсуждать с классиком-фантастом свою девственность, — со смехом парирую я. — Не скрою, иногда меня пробуют «склеить» новопредставленные души. Виновата мифология, мистер писатель. Во многих культурах Смерть — это женщина, а раз так, её позарез надо соблазнить. Можете не извиняться, я очарована вашей юношеской непосредственностью. Да, я крайне интересуюсь вопросами жизни на других планетах. Почему? Если там есть Жизнь — значит, есть и Смерть. Стало быть, имеется шанс: рано или поздно я получу работу в другом мире. На Марсе, Венере, Сатурне — без разницы. Я хочу новизны, свежести, смены декораций. Безусловно, тут я могу менять маски, перевоплощаться в кого угодно, даже создавать иллюзии — но всё НЕ ТО. Стало быть, другие миры — лишь фантастика?

Бредбери проводит рукой по пишущей машинке. Гладит её, как женщину.

— Милая девочка, — произносит он, и мне видно — как тяжело писателю даются эти слова. — Расписывая далёкий Марс, не поверите, я видел красную поверхность своими глазами. Для меня планета не была наваждением. Неважно, есть ли Иисус Христос… если такая уйма народу верит в него, значит, он существует. Я чувствую, мы не одни во Вселенной, и умираю с этой мыслью. И звездолёты, и марсиане, и ядерная война на Земле — всё реально, но в моём мозгу. Я жил этим, значит, для меня Марс обитаем. А для остальных? Цинично, деточка, но это не так уж важно…

Становится грустно. Будь я настоящей девушкой, мои глаза наполнились бы слезами. Подпирая лицо обеими ладонями, я смотрю на фантаста, и он улыбается мне. Что ж… полагаю, моё проклятие вечно, и я ничего не смогу с этим поделать.

Рей полетит на Марс. А я — никогда.

— Время пришло, мистер Брэдбери, — скучно говорю я. — Но у меня для вас есть сюрприз. Сейчас вы сами, без малейших усилий, вспорхнёте с инвалидного кресла и прогуляетесь со мной, чувствуя небывалую лёгкость в ногах, — это и есть бонус загробного мира. Обмолвившись, что умею создавать иллюзии, я не шутила. Перед тем как спуститься в Бездну, вы проведёте целую ночь на Марсе. И там встретите всех, кого любили. Вам снова будет двадцать лет, и вы будете полны сил и счастья. Вы увидите свою жену, Маргарет, и сможете болтать с ней, сколько захотите.

У классика дрожат руки. Глаза увлажняются. Люди до смешного сентиментальны.

— И Маргарет пригласит меня танцевать?

— Не только Маргарет. Все девушки, как одна.

Рей Брэдбери опускает веки и сладостно жмурится.

— Почему нужно вас бояться? Вы так прекрасны. Идёмте. Я хочу на Марс.

Наконец-то. И я могу отставить в сторону надоевший чай — он настолько плох, что мне обманчиво чудится прогорклый вкус. Вскакиваю, скромно одёргивая девичье платьице в горошек. Брэдбери легко поднимается с кресла.

— Чему суждено — тому и быть… — говорит Рей, и голос его не старческий: он переливается, словно у юноши. Эти слова только что и пропел Элвис Пресли…

…Я мотаю головой. «Мустанг» уже приземлился, мой водитель обернулся ко мне.

— Сэр. Не смею беспокоить, но мы в Петербурге, сэр.

Офис сверкает огнями. Ох как неохота идти на работу: лучше помедитировать. Вечером я хотел бы предаться размышлениям о современном кино, однако…

Некогда. Сейчас у меня встреча с секретарём.

Конец ознакомительного фрагмента