— Интересно, как ты поймаешь Диснея? — скептически спросил Хофштерн. — Тут такой грохот, что в двадцати метрах ничего не слышно, всё вокруг мертво, вроде кладбища, — люди прячутся в бомбоубежищах, подвалах и метро. Ты вооружился, словно вышел на медведя или персонально на Сталина, — взял гранаты, два автомата, дай бы тебе волю, и станковый пулемёт бы с этажа забрал. Хорошо, я побуду в лесу до утра — если думаешь, что Дисней обязательно заявится сюда. Но очень может быть — он уже разнесён в клочья и погребён под грудой щебня, напоследок обнявшись с милыми отрубленными головами. Русские пушки исключений не делают.

Вольф криво улыбнулся.

— А потом, извини, уйду на юг, — продолжил Вилли. — Если уцелеешь, ищи меня в Испании или соседней Португалии. Некий сеньор Гонсалес, скучающий под яблоней в обнимку с полуголой девушкой. Я бы сбежал и раньше, мешала глупая уверенность, что всё обойдётся. Фюреру раньше везло, вдруг ухватит фортуну за хвост.

— Жаль, его не грохнули в Вольфсшанце двадцатого июля [Имеется в виду покушение на Адольфа Гитлера 20 июля 1944 года, когда фюрер был контужен взрывом принесённой на совещание бомбы.], — мечтательно сказал Лютвиц. — Но вышло забавно. Именно руководители СС, подавившие заговор, пытавшие и повесившие на мясных крюках мятежных генералов вермахта, сейчас побежали, как крысы. Гиммлера нет в Берлине, он наверняка уже планирует сдаться американцам. Нашего с тобой главного начальника, шефа РСХА обергруппенфюрера Эрнста Кальтенбруннера, в последний раз видели шесть дней назад — двадцатого апреля, на дне рождения вождя нации. Говорят, он смотался на австрийские озёра и спешно прячет на дне ящики с золотом СС. Берлин защищают «паркетные» эсэсовцы из штабов, старики из фольксштурма, потрёпанные части вермахта и мальчишки гитлерюгенда. Те, кто клялись умереть за фюрера, — первыми и смылись.

На этот раз улыбнулся уже Хофштерн.

Дождь начал утихать. Холода затянулись, а отапливать квартиры было нечем — мазут, керосин и древесина шли на нужды фронта. В полицию ежедневно звонили — соседи находили трупы одиноких стариков: дети погибли на фронте, смотреть за ними некому, врачи привычно констатировали смерть от переохлаждения. Вольф ярко помнил времена, когда из покорённых Дании, Франции, Норвегии на главный вокзал прибывали поезда, набитые загоревшими, белозубыми молодыми парнями, с закатанными до локтя рукавами мундиров. Толпа скандировала «Хайль Гитлер!», к поезду тянулся лес протянутых в приветствии рук. Магазины на Курфюрстендамм выставляли в витринах головы голландских сыров, глыбы датского масла с выступающей от холода испариной, коробки золотистых французских сардин. Лютвиц тоже вернулся тогда из Дании — в звании штурмшарфюрера [Звание штабс-фельдфебеля (старшего унтер-офицера) в войсках СС.]. С войны, оказавшейся воскресной прогулкой — она длилась ровно один день, в перестрелках погибли два немецких солдата, десять были ранены. Европа стояла на коленях. Прошло меньше пяти лет, и миллионы сгинули в русских снегах, их кости давно склевало вороньё, Берлин в огне, а к рейхстагу рвутся дивизии большевиков. Гестаповец Рауфф с неизменным смехом: хихикал он мелко, как кокетка, обязательно при этом потея, — на посиделках после работы в пивной (отмечали день рождения доктора-биолога Вернера из отдела «вэдэ-два») рассказывал о сути человеческой природы. Один раз в Маутхаузене он наблюдал за казнью — к расстрелу приговорили пятерых еврейских «саботажников», они не выполнили норму производства в лагере. Истощённым людям приказали лечь ничком на землю, а лагерный охранник из латышских фольксдойче, подходя к каждому смертнику по очереди, застрелил четверых в затылок. На пятом выстреле винтовку заело — эсэсовец долго с прибалтийской медлительностью искал по карманам запасную обойму, скучно заряжал винтовку, дважды прицеливался. Рауфф говорил: ну надо же, казнимый не встал, не вцепился палачу зубами в ногу, не попытался вырвать оружие (ведь терять-то ему абсолютно нечего)… Наверняка надеялся — а вдруг расстрел прекратится, его помилуют, убийство остальных было лишь устрашением. Так и немцы. Не арестуют Гитлера, не сдадутся, не скажут: почему мы должны умирать за это упившееся кровью чудовище, раз война проиграна? Они тупо идут на убой, наматываясь кишками на гусеницы русских танков, слушая речи клоуна Геббельса, обещающего — Сталин вырыл себе в Берлине могилу, в которую сам и упадёт. Ведь русские уничтожили армию Паулюса в Сталинграде, превратив каждый дом в крепость, то же самое ожидает и большевистские орды в столице великого рейха. Каждая домохозяйка в горячечной радости пересказывает подругам миф о тайном «чудо-оружии», каковое фюрер вот-вот расчехлит, превратив в пепел Лондон, Москву и Нью-Йорк. «Оно ещё мощнее, ещё разрушительнее ракет “Фау-2”». Боже, как смешно. Обстрелы Лондона «Фау-2» прекратились ещё 27 марта. У Германии не осталось никаких сил и никаких шансов.

Он достал фляжку, с предвкушением отвинтил пробку.

Оба молча изрядным глотком вкусили шнапса. Вольф выглянул из палатки, дождь значительно ослабел. В ночном небе не наблюдалось лучей прожекторов — ПВО Берлина полностью уничтожена большевистской авиацией ещё в середине апреля.

— Ты проверил адреса? — буднично спросил Хофштерн.

— Да, не сходя с места, — мне принесли справки из адресного бюро уже через два часа. Иоганн Бауэр, хоть и имеет шеврон «старого бойца» [Серебряная буква «V», носилась на правом рукаве мундира как знак «почётного отличия» для членов СС, вступивших в Национал-социалистическую рабочую партию (НСДАП) до назначения Гитлера канцлером Германии 30 января 1933 года.], является им в буквальном смысле — деду под семьдесят лет, примкнул к фюреру в Мюнхене ещё в двадцать втором году… И конечно, это не тот возраст, чтобы похищать девиц, наряжать их и затем гонять по лесам. Советник имперского министерства вооружений и военного производства, в личном деле есть фотографии вместе с рейхсминистром Шпеером. Боюсь, Бауэр весит столько, что сам Геринг позавидует, на снимке даже не весь подбородок поместился. Отметаем, хотя живёт неподалёку от отеля «Адлон», отсюда рукой подать. Второй вариант — Ганс Лауфер. Тридцать девять лет, регирунгсдиректор «орпо», полиции порядка [Ordnungspolizei, объединение всех полицейских сил Третьего рейха. Не занималась расследованиями преступлений (функции «крипо», гестапо и СД), выполняла охранные функции (посты в городах, жандармерия и тому подобное).] — звание соответствует штандартенфюреру СС. Очень пухлое досье. Чиновник высокого ранга, но не женат и нет детей — ты же понимаешь, какое сразу возникает подозрение, с нашим-то культом семьи и деторождения.

— Детей я не очень люблю, — цинично хмыкнул Вилли. — Вот процесс их созидания…

— Появляются подозрения в гомосексуализме, — продолжал Лютвиц, намеренно пропустив мимо ушей сальность Хофштерна. — Но это бы ему с рук не сошло — нашьют розовый треугольник и отправят в Дахау… Развлекаться с мальчиками у нас позволено людям с должностями повыше. Нет, тут другой аспект. Герр Лауфер очень любил костюмированные приключения. Отдельно лежит донос осведомительницы гестапо по кличке Сюзи, жрицы любви из салона в Потсдаме, о разговорах с ним в постели. Ничего криминального, просто указаны вкусы регирунгсдиректора. Он обожал, когда проститутка переодевалась в платья с кринолином, разыгрывал настоящие сцены — Наполеона с Жозефиной, короля Баварии и Лолу Монтес, Людовика Шестнадцатого и Марию-Антуанетту. Временами игры велись до крайности жестоко. Он глубоко резал себе руку и заставлял Сюзи слизывать кровь с лезвия ножа. Однако делу не дали ход.

— Почему? — оторвался от фляги Хофштерн.

— Проститутка исчезла, — зевнув во весь рот, ответил Вольф. — Вышла из дома и пропала. Её не нашли. Показания подтвердить оказалось некому, обвинять Лауфера в безнравственности не стали — а ведь иначе неизвестно, как бы оно всё повернулось…

Вилли кивнул. Оба прекрасно помнили: в 1938 году министр обороны рейха фельдмаршал фон Бломберг женился на Еве Грюн, особе на 35 лет моложе себя. Уже через три недели обнаружилось, что Грюн — проститутка, и даже дочь проститутки (то есть шлюха во втором поколении). Но это ещё полбеды. Всплыли донесения — в возрасте 19 лет Ева сожительствовала с евреем, тот снимал её для порнографических открыток. Фон Бломберга немедленно сняли с поста министра и вынудили уйти в отставку. Некоторые генералы откровенно намекали фельдмаршалу на самоубийство, упрямый старик отказался стреляться. С тех пор при любом намёке на секс-скандал с высокопоставленными лицами девушки исчезали невесть куда. Ибо так надёжнее.

Хофштерн взвесил флягу в руке, оценивая оставшееся содержимое.

— Я не понимаю, чего мы здесь мокнем? Надо ехать за Лауфером.

— Во-первых, у нас нет ордера, — скучно сообщил комиссар. — И всё, что мы бы смогли, — вежливо, очень вежливо побеседовать с «золотым фазаном» [«Золотые фазаны» — злобная кличка высших начальников Третьего рейха, имевших жёлтые нашивки в петлицах и на погонах.], спасающим рейх в трудные времена перед великой победой. Ну а во-вторых, наш любитель переодеваний больше ни за кем не охотится: двадцатого апреля, когда американцы отметили день рождения фюрера бомбардировкой Берлина, ему оторвало ногу, — лежит в госпитале в коме и, похоже, больше не очухается, много крови потерял. Так что за Золушкой гонялся точно не он. Относительно трёх оставшихся… Вилли, алло! Ты меня слушаешь?

Хофштерн приложил палец к губам. Он напряжённо всматривался во тьму леса, вытянув вперёд шею и пригнув голову, — словно хищник, высматривающий добычу. Лютвиц замер. Спустя пару секунд из чащи донёсся слабый, часто повторяющийся, с трудом пробившийся сквозь гул канонады звук. Коллеги переглянулись.

Это кричала женщина.

Глава 8

Чужой

(Недалеко от Бранденбургер Тор, в ночь на 27 апреля 1945 года)

— Прошу прощения, герр шарфюрер! Можно вас на минуточку?

Сергей обернулся — чувствуя себя так, словно с него начали сдирать кожу. Перед ним стоял полицейский в солдатской каске и с бляхой на груди — тощий, осунувшийся шутце лет за пятьдесят. За плечом жалко болталась трофейная французская винтовка.

— Что вам нужно? — Он отвечал грубовато, как человек, которого отвлекают от дела.

Лицо шутце пошло красными пятнами, губы запрыгали. Он еле справлялся с волнением — даже забыл про нацистское приветствие, обязательное перед унтер-офицером.

— Тут плохо беременной женщине… нигде поблизости нет воды… сплошной хаос. А у вас фляга на ремне… Я останавливаю всех проходящих… извините ещё раз, пожалуйста.

Полицейский показал на подножие лестницы у серого здания с колоннами — театра или собора, Комаровский не разобрал. В Берлине, разумеется, он никогда не был, названий достопримечательностей не знал. На нижних ступеньках, обхватив обеими руками выпуклый живот, лежала девушка лет двадцати пяти: в дурацком белом пальто, не менее дурацкой, покрытой пылью шляпке и длинной чёрной юбке. Рядом, под присмотром старика с повязкой фольксштурма на рукаве, около тридцати старшеклассников копали продолговатую яму — траншею или противотанковый ров. Никто из школьников не плакал: они мрачно молчали, пересыпая землю небольшими горками. Все подчёркнуто не обращали внимания на большое, ветвистое дерево справа от дома с колоннами. Оно было увешано трупами, как рождественская ёлка игрушками. У каждого из мертвецов на спине приколота булавкой бумажка: «Я ПАНИКЁР!»

Конец ознакомительного фрагмента