— Почему ты решила бегать? — спросил я через некоторое время. — Новые кроссовки, новый костюм, все отлично подобрано… Ты новичок, это свежее хобби?

Она посмотрела вверх, где ветви деревьев образовывали над нашими головами зеленый коридор.

— Я была беременна, срок — несколько месяцев… Хочу вернуть себе мышечный тонус.

Не ожидая подобного ответа, я сжал зубы, отгоняя призраков.

— Надо же… Да, это здравая идея, — только и выдавил я.

— В чем же ее здравость?

— Чтобы не уставать от ребенка. Наверняка он будит тебя по ночам. Сейчас тебе надо вернуться в рабочую форму, к тому же ты беспокоишься из-за мышечной слабости. Сколько малышу, четыре-пять месяцев? — прикинул я. — Вот-вот начнут резаться зубы, а это непростое время.

— Ты неправильно понял. Беременность продлилась всего семь месяцев. А потом… Ребенок плохо развивался. Ему поставили несовершенный остогенез второй степени, — проговорила Бланка, не поднимая глаз от красных, белых и синих плиток, мелькающих под ногами.

— Я не очень хорошо разбираюсь в медицинских терминах.

— Ребенок был нежизнеспособен. Он рос, но кости его ломались у меня в матке. Он страдал. Мне сделали плановое кесарево сечение, но он прожил всего несколько часов. Не могу видеть свой живот; меня раздражает, что тело все еще как у беременной. Во время беременности это меня не волновало; не волновало бы и потом, если ребенок выжил. Но сейчас… я хочу всего лишь забыть, что он у меня был, не вспоминать его каждый раз, когда раздеваюсь.

Я искоса посмотрел на ее живот под облегающей футболкой из лайкры. Она принадлежала к редкому типу людей, у которых живот от природы совершенно плоский: мускулистый, подтянутый, без единой лишней линии. Остатки беременности замечала она одна; они были в первую очередь у нее в голове, а не в действительности.

«Договорились, — подумал эксперт по психологии. — Диморфическое расстройство. Надеюсь, временное. Ради ее же блага».

«Тебя это правда волнует, Унаи? Ты что, за нее беспокоишься?», — с удивлением отметил я.

Возможно, так оно и есть.

Возможно.

Этого быть не должно, но чем черт не шутит…

— Поэтому ты добилась перевода.

— Муж настаивал. Я работала в полиции Лагуардии, с ней была связана вся моя жизнь с двадцати четырех лет. А он работает в Витории, по многу часов ежедневно… Точнее, у него нет графика. Мы виделись только поздно вечером, раньше этого хватало. Но на нас обоих эта история подействовала очень тяжело. Такие вещи либо объединяют, либо разделяют. Я не хотела, чтобы мы расстались. Он очень изменился с тех пор, стал странным. Тщательно скрывает свое потрясение, но я-то все вижу. Здесь, в Витории, я никого не знаю. Не хочу, чтобы ты принимал меня за зануду и неправильно истолковывал мое желание общаться с тобой каждое утро. Все дело в том, что у меня нет друзей.

— Это особенность Витории, — сказал я, когда мы сделали полукруг и продолжили бег по Сенде. — Компании формируются в старших классах; сложно войти в тусовку, если ты чужак. Все рассчитано на местных. Узнаёшь ребят лет в пятнадцать, мальчиков и девочек, у некоторых уже сложились какие-то отношения. Мальчики с девочками, девочки с мальчиками… Затем смотришь на них лет через двадцать, а они уже снова все перемешались; кругом изменения, ты и вообразить не мог, что все это так будет выглядеть, но главное — никто из них так и не вышел за пределы своего микрокосма, чтобы хотя бы взглянуть, нет ли во внешнем мире других людей, чтобы составить тебе пару. В Витории такого не случается. На экзогамию смотрят косо. Все, кто родился дальше пятидесяти километров — как выражалась моя бабушка, «чужеземцы». Забавное словечко из вестерна, которое можно услышать в любом алавском селении. Проходят мимо два паломника-якобита — «чужеземцы», пусть даже родом они из Куэнки. Приезжает продавец матрасов со своим фургоном из Саламанки, привозит на продажу хлопковые матрасы, которые в наше время почти не используют: «чужеземец», скажут старики, пожимая плечами.

— Такое впечатление, что я тоже «чужеземец», — сказала она и посмотрела на часы. — А теперь расскажи про себя. Я читала твое медицинское досье. Ты по-прежнему скорбишь, или все уже позади?

— Ты собирала обо мне информацию? — недоверчиво спросил я.

— Конечно. Я же старшая по должности. Почему тебя это удивляет? Меня предупредили, что ты славный парень. Говорят, отлично разбираешься в своей области, расследуешь сложные дела, но прошел через тяжелый период. Можешь рассказать про это? Ты полностью оправился?

— Разумеется. Посмотри на меня. — Я затормозил перед желтой ракушкой, которая указывала на путь Сантьяго [Путь Сантьяго — паломническая дорога к предполагаемой могиле апостола Иакова в испанском городе Сантьяго-де-Компостела, в основном пролегает по северной части полуострова (прим. переводчика).], пролегающий через наш город. — Что ты хочешь узнать?

— Хочу все услышать от тебя самого, а не из отчета психолога и не от сотрудников отдела кадров. Скажи, почему после больничного ты занялся криминальной психологией?

Я молчал, не желая об этом говорить, но по отношению к ней это было несправедливо. Не важно, кто она, случайная партнерша по бегу трусцой или мой непосредственный начальник, — она открылась без анестезии. Мог ли я позволить себе нечто подобное?

— Из-за друга, — в конце концов ответил я.

— Что? Ты о чем?

— О том, почему оказался в отделе уголовного розыска и специализируюсь в психологии преступников. Это было из-за друга. В другой раз, когда мы встретимся, я все тебе расскажу, обещаю. Честно. Но не сегодня, неохота сейчас это обсуждать. Для этого мне надо немного подумать.

— Хорошо, давай в другой раз. Договорились, — кивнув, она и улыбнулась. — Кстати, эта чужеземка предпочитает разделять работу и все остальное и не говорить о работе во время бега. Думаю, для нас обоих это вопрос психической гигиены.

— Согласен, — откликнулся я, заметив при этом, что на лице ее мелькнуло то же самое обеспокоенное выражение, которое я подметил в кабинете. — Сейчас ты добавишь, что…

— Что через час жду вас с инспектором Гауной у себя в кабинете. У нас важные новости по делу об убийстве в Старом соборе.

— Отлично. В итоге смена имен — не так уж плохо, — ответил я, воодушевившись.

Добежав до площади Белой Богородицы, мы простились.

— Исмаил…

— Бланка…

Когда я вошел в кабинет, Эстибалис и заместитель комиссара уже поджидали меня. Усевшись у круглого стола, внимательно просматривали какие-то папки.

— Мы установили личность всех четверых убитых, — Айяла. Как мы и боялись, двум первым по двадцать, а последним — двадцать пять, — сказала помощник комиссара, протягивая мне отчет с личными данными.

— Результаты вскрытия готовы? — спросил я.

— Только двоих первых, обнаруженных в Старом соборе. Оба умерли от удушья, вызванного укусами дюжины пчел. В обоих случаях признаков сексуального насилия не обнаружено. Ни следов, ни волосков, ни частиц кожи. Есть только состав клея от упаковочной полипропиленовой ленты, которую убийца или убийцы использовали, чтобы заклеить им рот. Это акриловый клей, он очень распространен, и нет ни малейших шансов проследить его происхождение. Такая упаковочная лента встречается чуть ли не в каждом доме. Любой может приобрести ее в хозяйственном магазине или в крупных торговых центрах типа «Леруа Мерлен» или «Бульвар». Но вот еще одна любопытная подробность: обоим вкололи в шею жидкую разновидность флунитразепама, рыночное название — рогипнол. Вам это о чем-то говорит?

Конец ознакомительного фрагмента