Глава 08

Кадри разорвала картон замерзшей коробки с пиццей, открыла духовку, заляпанную жиром и копотью, зажгла газ, бросила мерзлый блин на противень. Достала было сигарету, но передумала курить в клетушке — потолок низко нависал над головой, это раздражало. Кадри взяла со стола банку пива, толкнула дверь кухни, ведущую в сад, и вышла наружу.

То, куда она попала, можно было назвать садом, только если обладать развитым воображением. Крохотный квадратный пятачок, ограниченный с трех сторон оштукатуренной оградой в человеческий рост, а с четвертой — стеной домика, был завален всяческим старым хламом. Из-под него пробивался бурьян, а там, где хлама и бурьяна по какому-то недоразумению не было, торчали засохшие веники, когда-то бывшие кустами роз. Еще там были брошены два плетеных кресла, одно из них почему-то сохранило лишь три ноги, а вместо четвертой какой-то добрый человек подложил подпорку из красных кирпичей.

Кадри опустилась в кресло, натужно скрипнувшее под ее тяжестью. Халат, наброшенный на голое тело, распахнулся, плетеное сиденье в нескольких местах укололо девушку в ягодицы. Кадри поморщилась. Вот только занозы мне в задницу не хватает. Закурила, глубоко затянулась. После паузы выпустила дым, открыла пиво, глотнула пару раз и достала телефон.

— Hallo! [Алло! (эст.)] — послышалось в динамике.

Кадри молчала.

— Rääkige siis! [Ну, говорите же! (эст.)]

— Мама, это я.

Теперь замолчала мать. Было слышно, как она тяжело, со свистом дышит в микрофон.

— Мама…

— Кадри, ты приедешь на Рождество?

— Мама, я не знаю еще.

Кадри знала. И мать знала тоже. От этого было еще тошнее, еще горче. Вот сидят разделенные тремя тысячами километров две женщины, когда-то бывшие родными — старая и стареющая. Две женщины. У одной за окном снег, на душе зима. А у другой — окна и того нет. Пыль да хлам.

— Мама, мне тринадцатую зарплату на следующей неделе переведут, я сразу вышлю…

— Tänan sind kallis [Спасибо тебе, дорогая (эст.).].

— Мама, ты больше не кашляешь?

— Кашляю, меньше. Мне вчера Света звонила. У нее старшая рожает скоро.

— Я знаю, мама.

— Как ни позвонит — все одно и то же. Приезжай да приезжай.

— А ты что?

— А я что? Отъездилась я, похоже.

— Мам, ну зачем ты так?

— Я на Пярнамяэ была. Памятник подновили. Оградку поправили.

— Мама, холодно сейчас ездить. Далеко-то как.

— Ну а что? А как иначе? Он сам ко мне не придет. Саша, Сашенька!.. — и тихо-тихо заплакала, будто ребенка обидели.

— Мама…

— Ладно, милая. Ты звони из твоей весны. У меня от голоса твоего дом весь будто незабудками и подснежниками расцветает.

— Мамочка, я люблю тебя!

— Да хранит тебя Господь на всех путях, дитя мое.

Дневной свет стал мутным и радужным, преломленный слезами, как призмами. Из двери легонько потянуло гарью.

— Блядь, пицца! — В три тигриных прыжка Кадри доскакала до духовки, распахнула с грохотом, схватила со стола грязное полотенце, выхватила противень, обожгла руку.

— Михалис, ты там совсем залип, да? Я в саду была! А тебе два шага. Нет же, вот уже воняет, а тебе жопу оторвать лень! Ты дебил, что ли?! Kuradi türa! [Чертова залупа! (эст.)]

Зависающий в «World of Tanks» Михалис посмотрел на нее недоуменно, отмахнулся, как от назойливой мухи. Снял наушники:

— Кадри, я что, шеф-повар?! Скажешь тоже. Ты ставила, ты и следи.

— Вот теперь горелое жрать будешь!

— Да ладно, мы не гордые, и так съедим, — Михалис снова повернулся к Кадри, скребя колючий квадратный подбородок. — Слушай, принеси мне к компьютеру, а то у меня катка началась!

— Может, тебе еще и поебаться завернуть?

— Грубая ты, — буркнул Михалис, вернул наушники на место и снова залип в мониторе.

— Не, ну не сука ли! — Кадри с трудом справлялась с горячей волной желания откусить долбаному Михалису голову.

В домике Михалиса в Героскипу — внизу столовая, она же кухня, она же гостиная. Туалет. Наверху две спальни, ванная. Всё. Дом был материн. Отца Михалис не помнил. А мать уже лет семь как уехала к брату. Брат держал большую богатую винодельню в горах, в Лемоне, в тридцати километрах от Пафоса. Сестру-близняшку любил, тем более что она сильно помогала по бизнесу — лоза да бочки были «его», а вот бухгалтерия наводила тоску смертную.

Михалис остался один. Образования, кроме школы, у него не было. Дядя прикатил ему черный «мерседес» и по связям своим немалым купил за тридцать тысяч евро таксистскую лицензию. Обычные люди лицензий годами ждут — зарегистрируются в очереди и ждут-пождут, пока кто-то из «лицензированных» помрет. Но можно купить. Дядя не жадный, дядя купил — авось да племянник за ум возьмется.

Михалис годик-другой впахивал, а потом надоело. Вместо того чтобы крутиться, всё чаще зависал в таксистской очереди в Порту под нарды и кофе. Машин много, очередь длинная, денег мало. Зато нескучно и кофе хороший. Правда, время от времени, опять же через дядю, подкидывали Михалису полную занятость на неделю-другую — возить народ с корпоративных мероприятий. Но это далеко не всегда, а так обычно перерабатывать он не любил.

Кроме «танков», была у него другая страсть. ОПАП, букмекерские конторы. А еще ездил, когда финансы позволяли, на оккупированные северные территории — в автоматы в казино играть. Два раза выигрывал, тысячи по полторы-две долларов — на Севере доллар в ходу, не евро. А так обычно проигрывал. До последнего играл, до вывернутых наизнанку карманов. Кадри овладевало сложное чувство, когда он возвращался совсем пустой, а наутро просил у нее хотя бы двадцать евро, чтобы в бак немного залить да на линию выехать.

Познакомились они меньше года назад в Лондоне. Михалис тогда как раз опять выпросил у дяди денег и поехал в Англию за подержанным «мерсом». Сложность была, что на этот раз ему был нужен «сарайчик» — больше чемоданов влезает, да и собаку клиента посадить можно в багажный отсек, если нужно. А «сарайчиков» мало, их как горячие пирожки расхватывают. Будешь сидеть у себя на Кипре да по телефону с продавцами общаться — ничего не купишь.

Вот Михалис и отирался в Лондоне вторую неделю. Как-то зашел в «Tequila Embassy» пообедать. Кадри на него внимания не обратила — обслуживала соседние столы. Он на следующий день пришел — а у нее выходной. Как пришел, так и ушел. На третий день у Кадри вечерняя смена, а Михалису как раз «сарайчик» подогнали — ну он вечером на обновке и приехал, к закрытию. Машину в Q-Park на Лейстер-сквер бросил, место едва нашел.

У Кадри настроение отвратное, она тогда только с пакистанцем своим расплевалась — а тут этот, при цветах, при улыбке и при «мерседесе». Вот не хватало ей эллина после пака для полного безоблачного счастья, ага.

Отвез домой. По навигатору ехал, путался, раза три не туда свернул. На следующий день у нее утренняя, а вечером опять катались. А через неделю, опять в ее выходной, уже самолетом прилетел. И так летал не раз и не два. Она с ним как кошка с мышкой играла — притянет, коготочек вонзит, да оттолкнет, но так, чтобы в пределах досягаемости. Мое — положь, не трожь! Играла-играла и доигралась.

В «Текиле» дела шли хуже некуда. Байрнсон сказал: ребята, работаем последние шесть недель. У Кадри руки опустились. В кармане ветрено, на душе кошатинкой поскребнуто, и деваться совсем некуда. Но тут пришла мысль. Позвонила Свете на Кипр. Света с мамой в одном дворе выросли. Только мама — эстонка, а Света — донская казачка. Тогда страна была одна, на национальные несоответствия внимания не обращали. Света через два дня звонит — приезжай, Каранидис тебе место нашел в хорошей гостинице, там владелец с ним из одной деревни. Ну и Михалис под боком, получается. Всё не одна.

Конец ознакомительного фрагмента